– Вероятно, нечасто ее открывали, – ответил он. – К тому же, я полагаю, они не таскали с собой постоянно банковские книжки или деньги.
– И какой из этого вывод? Я соглашусь, что они могли быть психически неуравновешенными по жизни… но вряд ли они страдали от маразма.
– Они были скрягами, Марк. Вот мой вывод.
– Забавно, – сказал я, наблюдая за тем, как он курит. Лу словно хотел до конца насладиться каждой затяжкой, втягивая дым и выпуская его облаками разных форм, от колец до тоненьких струек. Он мог бы сниматься в рекламе сигарет на телевидении. – Вижу, тебе самому не дают покоя эти истории, Лу.
Он на секунду удивился, затем осторожно раздавил окурок и уставился на меня.
– Да? С чего ты взял?
– Тебя бы тоже пугала вероятность нищеты. Ты же понимаешь – все неплохо, пока есть хотя бы какая-то паршивая работа. Но стоит ее лишиться, и ты сначала будешь экономить на всем, затем придется отказаться от еды и, наконец, закончить жизнь от голода в дешевой комнатушке.
– Я? Я никогда не побоялся бы все потерять!
– Даже в возрасте семидесяти или восьмидесяти лет?
– Особенно в таком! Я бы предпочел распрощаться со свободой и заранее бы побеспокоился о местечке в доме для престарелых.
Мне хотелось усмехнуться, но я этого не сделал. Он подтвердил мою догадку. Лу не меньше моего заботили все эти случаи со стариками.
– Скажи, Лу. Если бы кто-то ухаживал за тобой, не позволяя умереть, как бы ты отблагодарил его, если бы страдал от старческого слабоумия?
Чувствуя, как он ищет решение, я догадался, что он прибегнул к помощи системы Станиславского.
Лу покачал головой:
– Только по завещанию. Иначе никак.
– Это можно считать мотивом?
ОН прислонился к металлическому шкафу для документов.
– Брось, Марк. Если хочешь знать, у нас уходит чертова уйма времени, чтобы отыскать их родственников и передать им деньги, потому что эти старики не оставляют завещаний. Иногда родственники находятся, но и те весьма удивляются, когда узнают, что им досталось наследство от какого-то старика «седьмая вода на киселе», которого они даже не помнят. А все другие так и невостребованные состояния в конечном итоге отходят государству.
– Ну, это было всего лишь предположение.
Я открыл самую старую банковскую книжку.
– Лу, а кто-нибудь проверял чернила на подлинность?
– Зачем? Мы проверяли банковские записи. Они настоящие, если это то, на что ты намекаешь.
– Я еще не знаю, на что я намекаю, – заметил я. – Но я хотел бы провести независимую экспертизу, это не займет много времени.
– Слушай, Марк! Я готов многое сделать для тебя, но это уже перебор…
Я позволил ему объяснить, почему он не может позволить мне взять книжку, а затем ждал, пока Лу, скрепя сердце, решит, где и как можно провести экспертизу. Все еще ворча, он помог мне выбрать химика из телефонного справочника и сопроводил меня в лабораторию.
– Не думай, ничего личного, – сказал он по дороге. – Дело касается интересов штата, к тому же я расписался за нее и несу ответственность!
– Конечно, конечно, – сказал я, успокаивая его. – Если тебе не интересно, ты можешь даже подождать снаружи.
Он одарил меня одной из тех белозубых улыбок, обычно имеющих успех в женской аудитории.
– Не дождешься, я хочу посмотреть, как ты сядешь в лужу.
Я передал банковскую книжку химику, и мы стали ждать отчета. Когда он был готов, все стало еще более запутанным.
ЧЕРНИЛА оказались аналогичными тем, что использовались полвека назад. Услышав это, Лу Пейп ткнул меня в ребра. Но когда химик сказал, что согласно степени окисления, запись кажется относительно свежей, в пределах от нескольких месяцев до нескольких лет, Лу получил от меня свой тычок обратно. Он не хотел сдаваться и спросил, не мог ли это быть результат необычно заботливого хранения? Химик заметил, что забота заботе рознь: возможно, такой результат можно было бы получить в воздухонепроницаемой камере, наполненной инертным газом, или вовсе в вакууме. Но, поскольку документы таким способом не хранились, Лу был основательно сбит с толку, и я это чувствовал.
Он забрал книжку, и мы вышли на улицу.
– Теперь ты понял, что я имел в виду? – спокойно спросил я, не собираясь давить на него.
– Да, здесь что-то есть, только я не могу понять, что. А ты?
– К сожалению, тоже. В этом не больше смысла, чем во всех подобных случаях вместе взятых.