Старик, вроде, начал приходить в себя. Он открыл глаза и поводил ими, не замечая чего-либо конкретного, как будто все еще пребывал где-то далеко-далеко, и видел то, чего никто, кроме него, не мог видеть.
Я наклонился вперед, придя в еще большее нетерпение. Но старик молчал. Он смотрел сквозь меня куда-то в потолок. Когда он снова закрыл глаза, я резко отпрянул, испытав жесточайшее разочарование. И вдруг он заговорил.
Он говорил о нескольких женщинах, хотя, допускаю, что это могли быть девочки из его детства, которые доставляли ему много проблем. Про любимый игрушечный поезд и гоночный автомобиль. Говорил про тесты, которые должен был пройти, чтобы его не уволили, после чего снова возвращался к обожаемым игрушкам. Он рассказывал, что ненавидел своего отца и мать, слишком занятых церковной благотворительностью, чтобы обращать внимание на сына. Была у него сестра, она умерла, когда он был ребенком. Отчасти он даже радовался, что она умерла, и надеялся, что хоть теперь мать заметит его, но в то же время его захлестывало чувство вины за то, что он рад горю. И снова он перепрыгивал на разговор о своей работе, с которой его кто-то хотел прогнать.
Внутривенное питание по каплям стекало в его вену. Речь становилась все более бессвязной. Прошло десять или пятнадцать минут, и он уснул. Я почувствовал себя настолько разочарованным, что готов был разбудить его силком, если бы это дало результат. Закурив, я мог бы расслабиться, но это было запрещено, а выйти из палаты я не смел, опасаясь, что именно в этот момент он снова придет в себя.
– РАЗОРЕН! – внезапно завопил старик, порываясь сесть.
Я мягко прижал его, но он продолжал надрываться:
– Старый, нищий, некуда податься, я никому не нужен, не могу зарабатывать на жизнь, читаю объявления каждый день, нет никакой работы для стариков!..
Он бормотал о неделях, месяцах, годах – я даже не знаю – страха и отчаяния. И наконец, он вспомнил о чем-то, что заставило его лицо расплыться в улыбке счастья.
– Объявление… Опыт не требуется. Высокая зарплата…
Его лицо вдруг потемнело и скривилось от ужаса. К своему бреду он еще добавил: « – Эль Греко!» – или что-то вроде того, и вдруг начал задыхаться.
Я позвал медсестру, та побежала за доктором. Я в ужасе смотрел, как старик то резко вдыхал полной грудью, как рыба, хватая воздух ртом, то его дыхание замирало вовсе. Мне не хотелось на это смотреть, но я надеялся, что он еще хоть что-нибудь скажет.
Этого не случилось. Его затуманенные глаза закатились, спазмы дыхания прекратились. Медсестра вернулась с доктором. Тот прощупал пульс и покачал головой. Медсестра закрыла простыней лицо старика.
Я вышел из палаты, чувствуя себя опустошенным, и понимая, что не почерпнул ничего нового для себя: все как обычно – ненависть и любовь, страх и крушение надежд. Он упомянул про объявление, но я не мог знать, было оно подано недавно, или несколько лет назад. Еще это имя, которое звучало как «Эль Греко». Был такой испанский живописец четыреста лет назад. Может, старик вспомнил его картину, которую где-то видел?
Если он говорил о настоящем времени, то объявление, наверное, дало ему возможность поправить дела. Но что с этими 17000 долларов, которые нашлись под подкладкой? Старик ни словом не обмолвился о них. Разумеется, если он не выжил из ума, то не мог считать себя бедным с такой суммой. Но, как видно, считал.
Все это никак не складывалось меж собой. Его ужас был в том, что он старик и, к тому же, безработный. Но если бы у него были деньги, он, так или иначе, нашел бы им применение.
Итак, объявление, давшее надежду, и этот непонятный Эль Греко. Может быть, греческий ресторан, возле которого он попрошайничал?
Но как сюда вписываются 17000 баксов?
Лу Пейпа уже воротило от моих вопросов, и он не желал ничего обсуждать. Только устало посмотрел на меня и сказал:
– Да не вникай ты во все это, Марк. Старик говорил в лихорадке. Как можно доверять каким-то цифрам, если имеешь дело с безумием или бредом?
– Но ты признаешь, что во всех этих случаях много непонятного?
– Конечно. Точно так же как непонятен мир вокруг нас. Почему эти старики должны быть каким-то исключением?
Я не мог его винить. Он брал меня на расследования из одолжения, доставляя кучу проблем самому себе. Теперь он был сыт по горло. Вдобавок он, должно быть, считал, что я гублю самого себя, вместо того, чтобы решать свои финансовые проблемы или, что еще хуже, пытаюсь таким образом убежать от действительности. Он сказал, что будет рад видеть меня в любое время и окажет любую помощь, если она мне понадобится, но только не с этими историями. Перед тем как уйти, Лу посоветовал мне выбросить их из головы.