У городских ворот
Памяти моего друга, художника
Владимира Богдановича,
ленинградца, павшего в битве
за Ленинград.
Часть первая
ЖИЗНЬ В ГОРОДЕ СТАРОЗАВОДСКЕ
Семья Федичевых
Я родился в октябре 1925 года в маленьком городе Старозаводске, выросшем, как ясно из самого его названия, вокруг старого большого завода.
Завод находился в центре города. Кирпичные стены, окружавшие его, тянулись на многие километры. Заводские дворы нельзя было обойти за день. В пасмурную погоду свет заводских мартенов освещал облака. Рев и грохот завода были слышны в городе днем и ночью. По вечерам и завод и город сияли электрическим светом, ветер раскачивал тысячи ламп; на заводских дворах гудели маневровые паровозы. В саду играл оркестр. В маленьких домиках хозяйки, поглядывая на часы, ставили сковороды на огонь, самовары уже начинали шуметь. Мимо окон проходили гуляющие. Кусочек песни, взрыв смеха, обрывок фразы влетали в окно. Картошка дожарена, самовар закипел, шаги остановились у крыльца. Хозяин пришел о работы.
Прадед мой — Алексей Николаевич Федичев умер в 1917 году, за восемь лет до моего рождения. Он был крестьянином деревни Перечицы, находившейся километрах в ста от Старозаводска. После освобождения крестьян, оставшись с нищенским наделом, без лошади и коровы, он ушел в Старозаводск и поступил на завод чернорабочим. Жена его осталась в деревне и с трудом поддерживала убогое хозяйство. Когда подрос старший сын, прадед забрал его к себе. Младшего сына прабабка не отдала. Поэтому дед мой, Николай Алексеевич Федичев, вырос слесарем, коренным старозаводским рабочим, а брат его — Александр Алексеевич, дядя Саша, как все его называли у нас в семье, — был и остался крестьянином деревни Перечицы.
Летом нас, ребят, отправляли иногда к дяде Саше. У него было два сына, — мои дяди, причем младший был почти одного со мною возраста. Это были здоровые парни, большие знатоки грибов, рыбной ловли, техники разжигания костров и великого искусства игры в рюхи.
Дядя Саша был человек очень тихий, и в доме командовала его жена Авдотья Терентьевна. Все, что она делала и говорила, казалось дяде Саше замечательно умным. Сидит он, помню, за столом, допивая шестой стакан чая, а она судит и про правление, и про сельсовет, и про соседей. Дядя Саша молчит и только иногда посмотрит на меня и кивнет головой на жену, как будто хочет сказать: видел, какая?
Тем не менее, в важных вопросах выходило всегда как-то так, что решал дядя Саша. Тетка обо всем судит, все как будто решает, а потом замолчит и спросит совсем другим тоном, тихо, серьезно:
— Ты, Саша, как думаешь?
Дядя Саша помолчит минутку, погладит усы, как будто бы застесняется, и так же тихо ответит:
— Я, мол, думаю так-то и так-то.
И уж как он сказал, так тому и быть.
Добрая она была женщина, Авдотья Терентьевна. Бывало, вернемся мы с Сеней и Пашкой с рыбалки или с затянувшейся прогулки по лесу, грязные, черные, в разорванных штанах, в лохмотьях вместо рубашки, тетка набросится и начнет орать, что мы чуть-чуть не убийцы и уж во всяком случае скоро пойдем разбойничать, — а сама в это время суетится, носится взад и вперед, и, глядишь, на столе уже яичница с салом, творог, и сметана, и пироги, и новые штаны приготовлены, и в саду, в холодке, постланы всем троим мягчайшие и удобнейшие постели.
В последние годы, когда я туда приезжал, все уже несколько изменилось. Пашка женился на тихой и скромной девушке, и Авдотья Терентьевна кричала теперь не только на сына, но и на невестку, особенно когда появились внучата, — а они родились через год после брака и сразу двое — мальчик и девочка. Ужасно расходилась тетка, когда дело касалось внучат, тут уж голос ее гремел, как иерихонские трубы. «Детоубийца» — было, кажется, самым мягким словом, каким она награждала невестку, если, не дай бог, у Васи (так звали внучка) или у Танечки (так звали внучку) была мокрая пеленка или не спущен полог от мух. Впрочем, и теперь ни сын, ни невестка не боялись ее. Они были веселою дружною парой и спокойно выслушивали ее крик, зная, что зла в ней нет и кричит она для порядка.
Я вспоминаю уютный просторный дом на горушке над озером, огород, в котором мы, бывало, играли в разбойников, полянку, где происходили исторические состязания в рюхи. Тихими вечерами стол выносился и ставился под большой березою перед домом. Внизу, за озером, лес становился черным, темнота наступала со всех сторон; бабочки слетались на свет лампы; негромко шумел самовар; дядя Саша читал газету, чуть шевеля губами, а тетка, закончив все дела и накричавшись за день, штопала или шила. Я, бывало, сижу, клюю носом, и видится мне, что в лесу выходят из берлог страшные звери, и представляется мне, что я спасаю от этих зверей девушку неслыханной красоты. Вот начал я вспоминать и не могу оторваться, и снова становится мне как будто двенадцать лет, и снова хочется выйти на бой со страшными лесными зверями.