— Завесьте окна!
Отец вышел в столовую и подошел к окну.
— Принеси синее одеяло, — сказал он мне.
Я сходил за одеялом и вернулся. Было уже совсем темно. Отец стоял неподвижно.
— На, папа, — сказал я.
Он взял одеяло и продолжал внимательно смотреть в окно. За крышами домов, за заводскими трубами то вспыхивало, то меркло яркое зарево. Мне показалось, что я различаю клубы багрового дыма, медленно поднимающиеся кверху.
— Пожар? — шопотом спросил я. Отец рукой сделал знак, чтобы я молчал. Он прислушивался. Тихо стучал метроном в репродукторе, потрескивали дрова на кухне, издали доносился чуть слышный шум завода, — он все-таки продолжал работать, старик. Но вот постепенно я стал различать отдаленные, глухие удары. В тишине они звучали совершенно отчетливо, как будто лопались далеко-далеко огромные пузыри.
— Стреляют? — прошептал я.
Отец повернулся ко мне и улыбнулся широко и весело.
— Ну, паникер, — сказал он, — давай окна маскировать. Мать ужин подавать хочет.
Мы стали завешивать окна, и я внимательно наблюдал за отцом.
«Может быть, он обманывает меня, — думалось мне. — Может быть, это действительно била артиллерия и пылали пожары?»
Но вот зажгли свет, стало уютно и спокойно. Принесли картошку. Она еще шипела на сковороде, самовар забормотал что-то свое, ровное и однообразное. Мужчины выпили по рюмке водки за здоровье уехавших и стали вспоминать стародавние какие-то истории про Федорова, и Кудина, и Алексеенко… Я смотрел на отца, с аппетитом евшего картошку, слышал, как он смеется историям, которые рассказывает дед. Нет, все хорошо. То страшное, неизвестное, еще далеко.
За чаем мать сообщила грустную новость. Оказывается, у нее кончилась картошка и, в сущности говоря, завтра готовить уже нечего. Ну, назавтра она еще сварит кашу, у нее немного пшена осталось, а потом надо что-то придумывать. Отец успокоил ее. Дело в том, — объяснил он, — что разрешено всем копать картошку. Большинство рабочих уехало, а пригородные хозяйства огромные и рабочих рук нет, — некому убирать. Так что, пожалуйста, отойди за два километра от города и копай, сколько хочешь.
— Леша, сходишь завтра? — спросил он меня.
— Можно пойти, — согласился я. — Завтра поговорю с ребятами.
Что я увидел на освещенном шоссе
И Вася Камнев, и Борис Моргачев согласились со мной итти. У них тоже картошка была на исходе. Условились выйти часа в три, на вышли только в пять. Мы взяли мешки, лопаты и зашагали по шоссе. Разумеется, разговор вертелся вокруг уехавших. Мы, все трое, хвастались друг перед другом тем, что остались.
— Наши отходят, — авторитетно объяснит Борис, — к тетке сын приезжал, он это точно знает, он военный, курсант. Так что, может быть, через несколько дней мы уже и на фронте окажемся.
Эта мысль всем нам понравилась. Мы стали обсуждать, как это почетно — быть на фронте, как нам после войны будут завидовать уехавшие. Отчасти слова наши были искренни: какого же мальчишку пятнадцати лет не прельщает фронт? Мы стали делиться друг с другом совершенно достоверными сведениями, которые оказывается, имел каждый из нас, о положении на фронте. Часть наших рассказов мы действительно где-то слышали, а часть выдумывали здесь же и сразу начинали верить тому, что выдумали.
Так, в приятной беседе, мы прошли километра полтора, все время поглядывая на картофельные поля, тянувшиеся по обеим сторонам дороги. Увы, все они были перекопаны. Видимо, много людей до нас воспользовались разрешением свободно копать картошку. Шоссе было до странности пустынно, только несколько раз мимо нас промчались машины, в которых сидели военные, да однажды верхом на низкорослой лошадке протрусил красноармеец.
— Смотрите, — сказал Моргачев и показал пальцем в сторону станции. Из-за станционных зданий медленно поднимались густые клубы желто-зеленого дыма. — Неужели такой костер?
— Ерунда, — возмутился Камнев, — как такой костер может быть? Пожар, наверное. Сейчас ведь многие уехали, вот и горят пустые дома.
Мы долго обсуждали, что это такое, и, странно, никому из нас даже не пришло в голову, что это может быть пожар от снаряда.
Наконец показалась зелень картофельной ботвы. Здесь еще картошку никто не копал. Мы спустились с шоссе и только собрались приняться за дело, как раздался испуганный крик Василия:
— Стойте, ребята, не двигайтесь!
Он стоял перед фанерной дощечкой, на которой черным карандашом было аккуратно написано крупными буквами: «Минное поле». Мы так и застыли. Я-то еще хоть крепко стоял на двух ногах, а Борька поставил на землю только носок правой ноги и теперь боялся опустить пятку.