— По своим следам можно выйти, — сказал Василий, — только осторожно шагайте.
Наверное, минут десять мы шли те двенадцать или пятнадцать шагов, которые нас отделяли от шоссе.
— Да, — сказал Борис, выйдя наконец на асфальт, — веселенькое, скажу я вам, дело. С этой картошкой взлетишь, пожалуй, на небо.
— Чепуха, — сказал я, — не везде же минировано. Тем более, раз дощечки указывают, значит, — где нет дощечек, там совсем безопасно.
Мы пошли дальше, внимательно оглядываясь по сторонам.
— Вот здесь, по-моему, ничего нет, — сказал Васька.
Мы долго оглядывали каждый кустик, пока не убедились, что, действительно, нет никаких тревожных сигналов. Тогда сошли вниз и, расположившись неподалеку друг от друга, принялись за дело.
Все-таки, пока было найдено безопасное место, прошло, видимо, немало времени, потому что начало быстро смеркаться. В сущности говоря, нам бы следовало немного покопать и уйти, но картошка пошла ровная, крупная, и трудно было оторваться. Кроме того, когда близко наклонишься к земле и не смотришь вокруг, сумерки не очень заметны. Я удивился, когда, подняв голову и оглядевшись, заметил, что небо уже темносерое, а столбы дыма освещены снизу багровым светом. Я окликнул Борю и Василия. Мы завязали мешки, счистили землю с лопат и только собрались итти, как вдруг услышали, что вдалеке будто хлопнула хлопушка, резкий свист раздался в воздухе, потом воздух как будто лопнул, и столб черной земли поднялся на краю шоссе.
— Ой, — сказал Борька, — это же стреляют!
Опять засвистело над нами, и снова поднялся столб земли, на этот раз так близко, что меня качнуло воздухом. И над самым ухом моим свистнул осколок.
— Бежим! — заорал Васька тонким и резким голосом и бросился в сторону от шоссе. Мы побежали за ним. Еще раз свистнуло, и лопнул воздух, и еще раз. Я бежал, опустив голову, задыхаясь, боясь оглянуться назад.
Мне казалось, что, если я оглянусь, я увижу снаряд, который со страшной быстротой нагоняет меня, и сразу умру от страха. И снова грохнул взрыв. На этот раз он был гораздо дальше. Мы остановились и посмотрели назад. Сумерки совсем сгустились, начиналась уже темнота. С трудом различалась прямая линия шоссе. В воздухе было тихо так, как бывает только летним хорошим вечером, и, наверное, недалеко где-то была деревня: до нас донеслось мычанье коровы. Мы разговаривали шопотом.
— Ой, до чего страшно, — жаловался Борис, — может быть, тут минировано, почем знать? Лучше бы на шоссе пройти, — он сказал это неуверенно, и мы не ответили ему. Каждый из нас отлично понимал, что никакая сила не заставит нас вернуться туда, где мы слышали свист и разрывы снарядов. Я почувствовал, что не могу стоять, и сел на землю.
— Вставай, — сказал Моргачев, — пойдем.
Мы пошли, не зная куда, просто для того, чтобы итти куда-нибудь. Ноги проваливались в ямы, мешки с картошкой резали нам плечи, мы раздвигали ботву, достигавшую нам до пояса. Было уже совершенно темно, мы шли рядом, чтобы не потеряться, и осторожно ощупывали ногами землю.
— Стойте, — сказал Камнев, — я не могу итти.
Он отошел на шаг в сторону, и его стошнило, а потом он сел на землю и сидел, совсем обессиленный. Тогда Борис начал ругаться.
— Вставай, — орал он, — вставай, размазня! Ты хочешь, чтобы из-за тебя все тут погибли? — Васька всхлипнул, встал, но только собрался двинуться дальше, как снова просвистело над самым ухом и снова воздух как будто лопнул.
— Ой! — завизжал Камнев тоненьким голосом и бросился бежать. Он сразу исчез из виду, но долго слышался в темноте его удаляющийся визг. Борька присел на землю и рассмеялся.
— Дурень, — сказал он со слезами в голосе, — погибнет ни за копейку.
— Вася, — закричал я, — Вася!
Темнота молчала, потом мне послышался издали плач, но, сколько мы ни кричали, больше Камнев не откликнулся.
— Лешка, — сказал Борис, — меня что-то тоже немного мутит. Может быть, ты бы пошел, поискал дорогу. — Я молчал. — Боишься? — жалобно спросил он.
— Пойду, — сказал я, — только ты откликайся, я кричать буду.
Теперь ухало все время, но очень далеко. В темноте неожиданно поднялся гигантский столб пламени.
— Ау! — кричал я время от времени, и Борис откликался:
— Слышу!
Итти осторожно было совершенно бессмысленно. Все равно в темноте нельзя было разглядеть предупредительных знаков. Поэтому я решил итти прямо и быстро — налечу на мину, так налечу. Решить это оказалось легче, чем сделать: при каждом шаге у меня сжималось сердце и тошнота подступала к горлу.