— Сейчас, — говорил он, — когда события определились, всем кажется, что они развивались совершенно планомерно, и люди утверждают, что они все предвидели и точно знали, как все произойдет. По-моему — врут они, в лучшем случае искренне врут. Или, может быть, просто они сознательные, а я — такой обормот. Честно сказать, когда я видел, как зарева и пожары со всех сторон окружают город, как по всем шоссейным дорогам тысячи людей, машин и повозок движутся назад, в тыл, когда я видел гладкую равнину до самого Старозаводска и Старозаводск, не защищенный больше ни одной грядою холмов, ни одной линией укреплений, мне казалось… не стоит сейчас вспоминать, что мне казалось…
Так или иначе, в тот вечер он ходил взад и вперед по кабинету, а потом остановился перед Лукиным, помолчал и тихо сказал:
— Отпусти меня, Лукин. — Лукин не ответил. Богачев помялся и продолжал так же не громко, но горячо и страстно: — Честное слово, отпусти. Ну, на какой бес я тебе тут сдался?
Лукин пожал плечами.
— Легкомысленный ты человек, Богачев, — сказал он.
— Отпусти меня, Лукин, — повторил Богачев, подавшись вперед.
— Спиртозавод загорелся, — тихо сказал Лукин, глядя мимо Богачева в окно. — Интересно, наши подожгли, отходя, или это от снаряда.
Богачев швырнул папиросу и снова зашагал взад и вперед. Потом он подошел к Лукину и сказал:
— Надо что-то предпринимать, Лукин.
— Пойди, — сказал Лукин, — возьми пистолет в правую руку и скомандуй: «За мной!» Вот немцы и побегут.
— Ты со мной не шути, — огрызнулся Богачев. — Я не в настроении. Понял?
Он снова стал ходить взад и вперед. Он почти видел, как наши отходят справа, как с другой стороны отступают к озеру, как идет бои левее станции. Очень ясно он представлял себе, как всюду роты и взводы идут в атаку; люди кричат, стреляют и падают мертвыми; как ползут девушки, выволакивая раненых из-под огня; как в походных палатках, без сна, оперируют хирурги; как в темноте шоферы ведут машины, как в облаках бьются летчики, как рушатся здания, как встает земля дыбом; как связисты надрываются у аппаратов, как генералы принимают решения, как дерется всё — люди, вещи, реки, дома, облака, земля, как все, буквально все решается сейчас вот, сию минуту.
Он снова подошел к Лукину и сказал сдавленным голосом:
— Не могу, Лукин, честное слово не могу. Что мы тут, понимаешь, два аппаратчика, сидим в кабинете и лясы точим?
Тогда Лукин тихо заговорил.
— Решается судьба всей страны, — сказал он, — и наша победа так бесконечно важна, так трудно достижима, что все твои переживания просто, понимаешь, неинтересны.
Богачев вздохнул, подумал, что Лукин прав, но представил себе происходящее вокруг и снова почувствовал нетерпеливую дрожь в ногах и сердцебиение. И в это время они услышали, как по улице проехала машина и остановилась перед домом. Они выглянули в окно. Командир выскочил из машины и вбежал в подъезд. За ним вылез генерал, он еще только входил в парадное, а уж командир, видимо его адъютант, поднявшись по лестнице, совещался о чем-то с дежурным, шагал энергично по коридору и остановился у двери. Шаги генерала послышались почти сразу же.
— Сюда, товарищ генерал, — сказал адъютант. — Они здесь, в этом вот кабинете.
Богачев шагнул и распахнул дверь. Генерал вошел в комнату и осмотрелся.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я — генерал-майор Литовцев.
Богачев и Лукин представились.
— Хорошо, — сказал Литовцев, — садитесь. — Только что войдя, он уже держал себя, как хозяин.
Их это не удивило.
— Дело в том. — продолжал Литовцев, — что я сдаю Старозаводск. — Он помолчал и добавил, глядя на изменившиеся лица Богачева и Лукина: — Так складывается обстановка.
Несколько секунд все трое молчали. Я забыл сказать, что Литовцев сел за письменный стол Богачева. В хорошо знакомом кабинете, за хорошо знакомым столом, фигура его казалась Богачеву необычайной и странной. Это был человек худой, жилистый, и возраст его определить было трудно. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят.
— Товарищ генерал-майор, — сказал Богачев. — Наш завод — это гордость отечественной металлургии. Город населен кадровыми потомственными рабочими.
— Предупредите население, — перебил его Литовцев, — пусть берут самое необходимое и идут пешком. Все колеса я забираю для раненых.