Они залегли у самого берега реки.
Выстрел в подвале. Литейщики шагают вперед
Немцы залегли у самой реки. Поле слегка поднималось, перед тем как круто оборваться к воде. Люди в серых мундирах, упав, стали зарываться в землю, как кроты, столбики пыли встали над полем, и через несколько минут только свежевырытая земля виднелась кое-где над травой. Порой у берега фонтаном вздымалась земля — это орудия отца тревожили противника. И старозаводцы, засевшие в траншеях, слышали над головой посвистыванье немецких пуль.
Потом ударила немецкая артиллерия. Снаряды один за другим летели к нам, мы слышали их приближающийся свист. В стене школы пробило еще одну дырку, за шоссе взлетели кверху обломки маленького деревянного домика, сбило трубу на доме Орса и трижды поднимало фонтаны воды в реке. Когда немцы пристрелялись, снаряды стали падать на нашем берегу у самой воды, метрах в двадцати от наших траншей. Все это время я пробыл в штабе батальона, в подвале школьного здания. Я сидел в темном углу на обложенной кирпичом трубе, проходившей по полу подвала.
Керосиновая лампа горела на столе у Богачева, телефонисты сидели у ящиков с телефонами. Богачев ходил взад и вперед. Высокая тень его прыгала по кирпичной стене. Он засунул руки в карманы и насвистывал в такт шагам.
Казалось, течение дня замедлилось. Старозаводцы сидели в траншее, немцы лежали на том берегу реки, и многие думали, что самое страшное уже прошло и немцы остановлены.
Богачев думал иначе. Он считал, что бой только начинается. Хотя Дегтярь все время сообщал с наблюдательного пункта, что все спокойно, Богачев несколько раз вызывал командиров рот и предупреждал, что следует ждать атаки и чтобы все были наготове. Тем не менее спокойствие охватило батальон. Это произошло оттого, что люди очень утомились и перенапряженные нервы невольно жаждали отдыха.
Кажется, я задремал ненадолго. Когда я открыл глаза, все было попрежнему — кирпичные стены, тусклый свет керосиновой лампы, удивительные тени, прячущиеся по углам. Богачев, сидя у телефона, связывался с командирами рот. Он спрашивал их о положении дел и предупреждал, чтобы они не полагались на тишину и спокойствие. Когда немцы усилили артиллерийский огонь, о чем сообщили почти одновременно из всех подразделений, стало ясно, что атаки следует ждать с минуты на минуту. Богачев предупредил об этом Шпильникова и Калмыкова. И все-таки атака началась настолько неожиданно, что часть немцев была уже на нашем берегу, когда литейщики спохватились и артиллеристы стали пристреливать переправу.
Оказалось, что немцы прекрасно знали, где находится брод и где маленькую нашу речонку можно перейти, погрузившись в воду не глубже, чем по колено. Следует напомнить, что осень стояла очень сухая и с самого июля не было, кажется, ни одного дождя.
— Двина, Двина, — надрывался Богачев. — Почему спите? Почему огня мало? Печора, почему пулеметы молчат? Днепр, не слышу твой пулемет.
Я плохо понимал, что происходит, хотя по тону Богачева, по тому, как он яростно выкрикивал осипшим, надрывающимся голосом ругательства, было ясно, что дела очень нехороши. Потом литейщики перестали ему отвечать.
— Двина, Двина, — добивался Богачев. — Где же вы? Но аппарат молчал, и, кинув трубку, Богачев побежал к выходу. В дверях он столкнулся с Дегтярем.
— Разрешите доложить, — отчетливо сказал Дегтярь, — рота под командованием товарища Шпильникова драпает почем зря.
Богачев крепко выругался и бросился к телефону.
— Днепр, Днепр! — орал он в трубку. — Полный огонь! Все, что можно. Кавказ, Федичев, бога ради — больше огня! — Он крикнул Дегтярю: — Шпильникова сюда! — и продолжал вызывать Онегу и Днепр, Кавказ и Печору и кричал всем одно и то же: — Огня, огня, больше огня! Днепр, — кричал он, — почему мало стреляете? Печора, пулеметы продвинуть вперед! Иртыш, Иртыш, взять винтовки всем до одного человека!
Дверь распахнулась, Дегтярь втащил за шиворот Шпильникова. Шпильникова трясло, он облизал пересохшие губы и оглядел подвал глазами, полными тоски. Кругом были грязные кирпичные стены, низкий потолок нависал сверху, и у единственного выхода, расставив ноги, стоял широкоплечий Дегтярь.