Сумерки. Наблюдатель сидит под ивой
Каменная лесенка вела вниз. На ступеньках стояли два телефонных аппарата. Внизу сидели отец и Андрей Васильевич Алехин, инженер, начальник второго механического цеха.
Закатное солнце освещало мир ясным и немного сумрачным светом. Тени тянулись в глубь узкого коридора и исчезали в полной темноте подвала. Здесь было прохладно и из коридора несло сырым подвальным запахом. Немцы стреляли редко, и выстрелы их, к которым я уже совершенно привык, не нарушали вечернего безмолвия. И так хотелось и мне, и отцу, и Андрею Васильевичу тишины, что мы поверили а нее и полностью ощущали прекрасный покой осеннего вечера.
— С годами как-то природы хочется больше, — сказал отец, глядя на синее предвечернее небо и на ясно очерченные зеленые ветки, свисавшие над барьером, ограждавшим вход в подвал. — Пусть мы, горожане, и привыкли к камню и копоти, а все-таки, глядишь, — два-три деревца перед окном, чтобы посидеть вечерком в тени, сирени несколько кустиков да еще клумба с цветочками, — хорошо, Андрей Васильевич! Я все-таки думаю, что когда человечество будет богато, то будем мы жить в садах, над реками, у озер. Живность всякая наплодится, белки будут над нами по веткам прыгать, глухари под нашими окнами станут токовать. Все-таки не может же быть, должно же счастье на земле наступить!
Алехин негромко засмеялся.
— Сколько лет мы с вами знакомы, Алексей Николаевич? — спросил он. — Лет десять или, пожалуй, больше? И встречались ежедневно. А ни разу не разговорились. Только и знали: «Вы, Алексей Николаевич, какие резцы берете?» — «Седьмой номер». — «А вы попробуйте восьмой, я думаю, лучше возьмет». Странно, честное слово. А тут вот — на́ тебе, воевать стали — и разговорились.
Отец засмеялся тоже. Потом Алехин спросил в трубку: «Ну, как там?» — выслушал ответ и удовлетворенно кивнул головой.
Мне было немного обидно, что отец говорит с Алехиным. Мне очень хотелось дать отцу понять, как много я за этот день перевидел и перечувствовал. Но, может быть, в тишине этого вечера люди слышали мысли друг друга. Отец вдруг поглядел на меня и усмехнулся.
— Что, Леша? — спросил он. — Навидался за сегодняшний день?
Я смутился и покраснел.
Тени становились длиннее. Еще немного, и одна огромная тень легла на сад, на дом и на город. Солнце зашло. Оно освещало теперь только облака на западе, плававшие в бездонной пустыне над нами. Большая серая кошка вышла из подвала, лениво вспрыгнула на барьер, зевнула и блаженно вытянулась, выпустив когти и снова спрятав их. Она, наверное, тоже поверила, что весь этот рев и грохот, нарушившие привычный покой земли, уже прошли и снова на земле все успокоилось. Но тут вдали раз за разом стал лопаться воздух и где-то недалеко заухали один за другим разрывы.
Кошка насторожилась, присела, оглянулась вокруг, решила, что ничего хорошего ожидать не приходится, спрыгнула вниз и, задрав хвост, сохраняя достойную неторопливость, ушла по коридору в подвал.
Отец вынул папиросу, закурил и швырнул спичку на пол.
— Началось, — сказал отец. — И чего им, дьяволам, не сидится?
Загудел телефон. Отец взял трубку.
— Кавказ слушает, — сказал он и переспросил: — На спортивной площадке? Я думаю, дать на тот берег, у старой переправы. Как вы считаете? Хорошо.
Алехин встал на верхнюю ступеньку лестницы. Чуть приподнявшись, я видел еще несколько человек, стоявших редкой цепочкой.
— По наступающим немцам, — сказал отец.
— По наступающим немцам, — повторил Алехин.
— По наступающим немцам, — прокатилось по цепочке.
— Шрапнелью, — сказал отец.
— Шрапнелью, — повторил Алехин.
— Шрапнелью, — затихая, прошло по цепочке.
— Угломер сорок ноль ноль, — сказал отец.
— Угломер сорок ноль ноль! — крикнул Алехин.
— Угломер сорок ноль ноль, — понеслось к орудиям.
— Уровень больше ноль ноль пять, — прокатилось от отца по саду. — Прицел тридцать пять.
Снова загудел телефон, и отец взял трубку.
— Кавказ слушает. Хорошо. Хорошо. — Потом отнял трубку от уха и усмехнулся. — На старую переправу пошли. Мало им там досталось. — Он вынул папиросу изо рта и выкрикнул отчетливо и резко: — Огонь!
— Огонь! —повторил Алехин.