— Двадцать семь, — несется дальше к орудиям.
Один за другим раздаются три выстрела. Три вспышки освещают стену дома, уходящую в небо. Три снаряда уносятся, рассекая воздух.
— Леша, ты меня слышишь?
— Да, да, Коля.
— Ближе метров на сорок.
— Ближе метров на сорок! — кричу я.
— Правее ноль ноль семь, — говорит отец монотонно и отчетливо. — Тридцать, трубка тридцать.
— Тридцать, трубка тридцать, — повторяет Алехин.
Три орудия стреляют одно за другим, три вспышки освещают высокую стелу дома, три снаряда, завывая, уносятся вдаль.
— Ты меня слышишь, Леша? Сейчас хорошо.
— Сейчас хорошо! — кричу я.
— Хорошо, — говорит отец. — Беглый огонь.
Выстрелы, вспышки, разрывы.
— Сейчас хорошо. Леша, ты меня слышишь?
— Да, да, Коленька, слышу. Папа, Коля говорит, что сейчас хорошо.
— Беглый, — командует отец.
Вспышка следует за вспышкой, выстрел за выстрелом, и гулко ухают разрывы на том берегу реки, где-то, может быть, совсем рядом с Колей.
Как медленно идет время! Мне кажется, что каждая секунда отделена от следующей бесконечною пустотой. Секунды идут так медленно, что можно все передумать, пока пройдет только одна. А думать нельзя, во всяком случае об э т о м, о чем только и думается. Я ловлю себя на том, что нетерпеливо жду, когда, наконец, это произойдет. И нетерпение мое пугает меня.
«Что же это? — думаю я. — Чего я желаю? Что я — с ума сошел?»
— Леша! Ты меня слышишь, Леша?
Николай говорит спокойно, но я чувствую тревогу в его голосе. Я знаю, как он боится остаться один, я знаю, как он хочет слышать мой голос, голос отца, голос кого-нибудь из товарищей, голос человека того мира, от которого он уже почти оторвался и к которому он никогда не вернется. Коля уже так слаб, что не подыскивает повода для разговора со мной. Он только спрашивает: «Ты меня слышишь, Леша?» И как, наверное, у него замирает сердце от страха, что он не услышит моего ответа.
— Да, да, — говорю я. — Я здесь, Коленька, я прекрасно слышу тебя.
Потом наступает долгая пауза. Я сижу, не дыша.
— Коля, — говорю я. — Коля, ты там? Ты слышишь, Коля?
Молчание… Он не отвечает. Орудия бьют, вспышки освещают небо. Потом по проводу летит его голос. Он говорит торопливо и коротко:
— Бейте прямо по иве.
Вот о н о. Думай — не думай, о н о, наконец, наступило. Я сижу, держа трубку в руке, и спазма сжимает мне горло, и, с трудом пересиливая себя, кричу я отцу:
— Он говорит, чтобы били прямо по иве!
Отец встает, подходит ко мне и берет трубку. Я смотрю на него, глупо надеясь, что он придумает что-нибудь. Не может быть, чтобы он не придумал, мой отец — умный, опытный человек, все умеющий и все знающий.
— Коля, — говорит отец. — Это я, мальчик. Что ты сказал?
Не разбирая слов, я слышу Колин голос в трубке. И я так хорошо знаю Колю, что угадываю неуверенность в его голосе, чувствую, как он немного стесняется.
— Да, — говорит отец. — Хорошо, мальчик.
Он кладет трубку и секунду стоит, опустив голову, сгорбившись, думая о чем-то своем. Орудия бьют, стена дома то ярко освещается, то исчезает в темноте, воздух вздрагивает, и в паузах я слышу обрывки команд, торопливую суету возле орудий. И пулеметы бьют теперь, не переставая. И торопливо щелкают винтовки. И когда вспышка освещает все вокруг, я вижу, что инженер Алехин плачет и шмыгает носом и вытирает ладонью слезы.
— Правее ноль ноль три, — говорит отец. — Двадцать шесть. — И добавляет, подумав: — Батарея, беглый огонь.
— Двадцать шесть, — повторяет Алехин, всхлипывая и шмыгая носом. — Батарея, беглый огонь.
— Огонь, — передают к орудиям.
Снаряды, свистя и воя, уносятся на тот берег, туда, где лежит Николай. Разрывы ухают вдали. И, поднеся трубку к уху, я долго не могу решиться спросить, боясь услышать молчание.
— Коля, — говорю я. — Ты меня слышишь?
— Да, Леша, — радостно отвечает он мне. Он, наверное, очень счастлив услышать мой голос. — Слышу. Передай папе, что так хорошо.
— Так хорошо! — кричу я. Невероятно странно звучит слово «хорошо».
Орудия бьют раз за разом, вспыхивает свет, воздух лопается, камень дрожит под моими ногами, и я дурею от блеска вспышек и грохота. Оглушенный и ослепленный, сижу я у аппарата, и только одно чувство попрежнему остро — неумолкающая, ноющая тоска.
Но вот орудия стихли. Короткая пауза. Тишина кажется удивительной. В полутьме мне виден Алехин. Он стоит на верхней ступеньке и вглядывается куда-то в даль, а потом, повернувшись, сходит вниз по ступенькам и садится, вялый и утомленный.