— Иве крону снесло, — говорит он тихо.
Отец смотрит на него бесконечно усталым взглядом и отворачивается. А я говорю в телефонную трубку тихо и неуверенно, боясь и предчувствуя, что ответа не будет:
— Коля! Ты меня слышишь, Коля?
Трубка молчит. Я повторяю еще тише:
— Коля, Ты меня слышишь?
Молча ко мне подошел отец. Он стоит совсем рядом и смотрит на меня неподвижными глазами. И Алехин подошел ко мне и тоже стоит, ждет.
— Коля? — спрашиваю я плачущим голосом. — Коля?
Трубка хрипит. Трубка тяжело дышит.
— Да, Леша, — медленно говорит Николай, — я тебя слышу.
Голос его доносится до меня глухо. Он медленно выговаривает слово за словом. Куда он ранен? Глупо об этом спрашивать человека, которого, быть может, через минуту разорвет на куски.
— Так хорошо, — медленно говорит Николай. — И нужно еще бить, они тащат еще понтоны.
Я повторяю слово за словом отцу. Он смотрит на меня глазами замученного животного, он словно спрашивает: неужели эти мучения будут еще продолжаться?
— По той же цели беглый, — говорит отец. Алехин глядит на него растерянно и, видимо, не может понять, что должен он делать. — Неужели вы не слышите, что вам говорят? — кричит отец громко и резко. — Почему не передаете команду?
— По той же цели беглый! — кричит Алехин.
— По той же цели беглый, — летит по цепи.
И опять освещается ярким светом стена, и лопается воздух, и летят, завывая, снаряды.
Я представляю себе сейчас место под корнем старой ивы. В десяти или двадцати шагах в полутьме пробегают полусогнутые фигуры, и слышны сухие, короткие команды на чужом языке. Николай, наверное, лежит в небольшом углублении и пригибает голову, чтобы не быть замеченным. Наверное, кровь натекла из раны, одежда прилипает к телу. Боль. И все кругом чужое. Люди, торопливо бегущие к берегу, команда на чужом языке. Жить осталось несколько минут, но ведь эти минуты еще остались. А мир вокруг уже чужой, и все знакомое и дорогое уже позади. И только эта тонкая ниточка провода, только голос, доносящийся оттуда, из того мира, в котором жил, в котором дорога каждая мелочь, в котором все так бесконечно хорошо.
Орудия бьют. Вспыхивает яркий свет и вздрагивает подо мною камень. Я слышу пулеметы. Винтовки начинают стрелять оживленнее и чаще. В паузах между выстрелами звучат команды и крики. Опять разыгрывается бой за переправу и опять начинают, не переставая, бить орудия. Отец кричит что-то Алехину, Алехин передает дальше. Замолкают винтовки и пулеметы. Я слышу «ура», оно кажется очень тихим после оглушающего грома стрельбы. Я слышу, но не понимаю, что происходит. Все важное сосредоточено сейчас в телефонной трубке. Я не знаю, что немцам не удалось накопиться на том берегу и что только два взвода, бешено паля из автоматов, перебираются через реку. Я ничего не знаю о великолепной контр-атаке кузнецов, которые одним броском опрокидывают эти два взвода в реку. Я пропустил момент, когда отец перенес огонь на самый брод. Я не вижу, как несколько раненых немцев, последние остатки двух взводов, выползают на тот берег. Для меня важно, что наступила, наконец, тишина.
— Коля, — говорю я, — ты меня слышишь? — Трубка молчит. — Коля, — повторяю я, — ты слышишь, Коля? Это я — Леша. Коля, ну что ты?
Я дую в трубку. У меня дрожат руки. Нужно успокоиться. Нужно минуточку переждать. Я жду минуту и две и снова говорю умоляющим, жалким голосом:
— Коля, ты меня слышишь? Ну, что же ты, Коля?
Трубка молчит. Я поднимаю глаза. В темноте по ступенькам спускается отец. Я сижу, маленький, жалкий, дрожащий, сжимая трубку в руке. Я ничего не говорю отцу, только протягиваю ему трубку. Он дует в нее долго и тщательно. Он поправляет ее около уха, все оттягивая момент, когда он ничего не услышит. Наконец он говорит:
— Алло. Алло. Коля, ты слышишь?
Он стоит и вслушивается в тишину. Потом тихо, неторопливо, бережно кладет трубку на ящик.
— Вот мы и вдвоем с тобой, Леша, остались, — говорит он.
Звонит Богачев, он, кажется, поздравляет отца.
— Да, — говорит отец — стреляли довольно точно. А у меня мой старший погиб, Богачев. — Отец вдруг усмехается. — Лежал под ивой, стрельбу корректировал, ждал, покуда родной отец пристрелит.
Он опять усмехается. И вдруг, оборвав разговор, когда в трубке еще звучит взволнованный голос Богачева, отходит от аппарата. Его большая фигура стоит у стены, и белесым пятном кажется мне в темноте поднятое кверху его лицо.
— Ты сейчас, Леша, пойдешь домой, — говорит он медленно, растягивая слова, — и скажешь матери.
Уже я слышу торопливые шаги и сдавленные голоса дружинниц, несущих раненых. Уже я слышу команды и разговоры бойцов и даже смех, дружный смех строящегося взвода. Я поднимаюсь по ступенькам и оставляю отца одного в этой яме у входа в подвал, где только он и телефонные аппараты, в одном из которых недавно еще звучал голос Коли.