Совсем темно. Расчеты суетятся у орудий. Трещат винтовочные выстрелы. Какие-то люди проходят мимо меня, переговариваясь приглушенными голосами. Я смотрю в небо. Оно совсем черное, и огромные звезды светятся и мигают. Ночью немцы не наступают. Мы все-таки выиграли этот день.
Орудия начинают стрелять
Мне рассказывал про этот день капитан Попов, часть которого стояла потом рядом с нами. Он вышел с остатками своего подразделения из-под огня и наконец получил возможность перевести дух. Остатки подразделения — так торжественно именовались шесть измученных красноармейцев, — которые хотели только спать и есть, поскребли по карманам и набрали табаку пополам с трухой. Они сели на откос шоссе и закурили. Мимо них шли группами усталые красноармейцы и командиры, присаживались, задремывали, вставили, соединялись в группы и расходились в разные стороны. Попов сидел и думал, куда деть две пушечки, которые они, неизвестно зачем, тащили с собой и оставили недалеко за сараем, как они говорили друг другу, для того, чтобы дать лошадям отдохнуть и поесть травы, а на самом деле просто надеясь как-нибудь от них отвязаться.
В это время по шоссе прошли трое: майор и два лейтенанта. Майор спросил, все ли это люди Попова или есть еще.
Попов ответил, что это все его люди.
— Орудий с вами тоже, конечно, нет? — спросил майор.
Попов ответил, что есть две пушечки там, за сараем, но нет снарядов. Майор заинтересовался и послал лейтенанта посмотреть.
— А вы пойдете со мной, — сказал он как бы между прочим.
Попов и его красноармейцы пошли с майором, и Попов уныло думал, что сейчас его будут распекать, но волноваться он был не в силах.
Они подошли к зданию маленькой станции, названия которой Попов не запомнил.
За станционным домиком сидело или лежало около ста солдат, очевидно, собранных на дороге, не знающих друг друга.
— Вот ваша рота, капитан, — сказал майор. — Дадите им отдохнуть часика три, а потом поведете обедать. Кухни приедут вон туда. Видите большой двухъэтажный дом? И штаб вашего полка там помещается. Спросите майора Лихачева.
Майор простился и ушел. Сразу же, как только он скрылся за поворотом дороги, Попов вспомнил, что ему о многом нужно его спросить. Нужно выяснить, что с его старой частью, будет ли приказ об откомандировании.
Но майора уже не было.
Попов прилег вздремнуть, а проснувшись, очень испугался, что опоздал к обеду, и начал торопливо строить людей. Люди строились охотно, потому что всем очень хотелось есть, и еще потому, что кончались бессмысленное мотание и неизвестность и жизнь входила в какую-то норму.
Кухни, действительно, стояли около дома, и роту Попова накормили беспрекословно. По дороге Попов, между прочим, встретил свои, пушки. Чужие ездовые погоняли отдохнувших лошадей, а на задке одной из пушек сидел лейтенант, приходивший вместе с майором. Лейтенант узнал Попова и помахал ему рукой.
Вместе с ротой Попова обедало еще несколько рот. Командиры собрались вместе, и когда первый голод был утолен, один из них, опустив ложку в котелок, спросил у Попова:
— Слушайте, а вы знаете свою роту?
— В первый раз сегодня увидел, — ответил Попов.
Командир засмеялся. Он был молодой и, несмотря на форму, до очевидности штатский человек.
— Смех, честное слово, — сказал он. — Встретил меня какой-то капитан, подвел к какой-то толпе людей: вот, — говорит, — пожалуйста, ваша рота.
Остальные командиры молчали, но, так как они не выразили удивления такому способу формирования части, было очевидно, что и с ними произошло что-нибудь вроде этого.
После обеда начались назначение командиров взводов, командиров отделений, проверка винтовок и патронов, поиски ночлега, потом какой-то лейтенант позвал Попова, назвав его командиром третьей роты, к командиру полка, и Попов понял, что его рота уже имеет номер.
У командира полка говорили опять-таки о хозяйственных делах, и поздним вечером, когда Попов вернулся к роте, он думал, где получить завтра повозки, кого с утра послать за патронами, и о тысяче других мелких и обыкновенных дел.
Начинался нормальный военный быт. Кошмар недавних дней, растерянность, бессмысленное блуждание по дорогам отошли далеко.