Мать стояла рядом, не шевелясь.
Я прошел вдоль дощатого настила. Братья Луканины лежали все пятеро подряд. Старуха стояла около них, и трудно было поверить, что все пятеро ее сыновья. Она стала за эту ночь совсем маленькой.
Возле Антона Лопухова никто не стоял. Я подумал, что Машку взял кто-нибудь из соседей.
Я шел мимо неподвижно лежащих людей, и все время казалось мне, что сейчас они встанут, заговорят, засмеются. Больно уж жизнерадостный был народ. Шутники, силачи, жизнелюбы.
Ровно в десять начали их сносить в могилу. Женщины всхлипывали, плакали старики. Вдали не умолкал гром артиллерии. Выстрелы огромных пушек и маленьких полевых орудий сливались в один монотонный рев. А в саду было тихо. День пасмурен.
На траве и аллеях лежали упавшие листья.
Лопаты вскинули землю. Земля посыпалась вниз. Могилу начали зарывать бойцы батальона. Потом молча взяли лопаты женщины и старики. Все толще становился слой земли. Вот он поднялся почти до края ямы, вот уже холм начал расти над могилой. В тишине было слышно, как комья земли падают на могилу. Новые люди бесшумно, не говоря ни слова, вышли из толпы и сменили уставших. Но вот упали последние комья земли. Большой черный холм высился посреди сада. Когда-то он еще зарастет травой, когда-то еще вырастут на нем цветы и его украсит короткая печальная надпись. Когда-то горе наше станет далеким прошлым и с гордою горечью вспомним мы этот день. И скольких еще не станет из тех, кто собрался сейчас вокруг. Ветер шумит желтыми листьями, черна и сыра земля на могильном холме.
Отец подошел к матери и стал рядом с нею. Мать молчала, слезы попрежнему текли по ее лицу. Как похудел и осунулся за эти сутки отец. Или, может быть, это форма так его изменила. Ольга стоит в стороне одна. Отец посмотрел на нее, и, медленно шагая, она подошла к нему. Широкой своей ладонью отец погладил ее по голове. Дед стоит за моей спиной, маленький, хмурый, и пощипывает бородку. Из толпы выходит Василий Аристархович. Он молча кланяется и становится рядом с отцом.
Какой огромной кажется черная куча земли! Как странно и нелепо выглядит она посреди сада! Направо — эстрада, выкрашенная в голубую краску, и большой кусок фанеры, на котором нарисованы маска и лира. Налево — танцовальная площадка с возвышением для оркестра, киоск для продажи фруктовых вод, дальше — ресторан, окруженный решеткой, увитой плющом. Странным образом, все эти строения, предназначенные для отдыха и веселья, стали свидетелями печали города.
На холм поднялся Богачев. Он огляделся кругом. Ветер шелестел листьями на деревьях, срывал их, и, кружась, они падали на сырую осеннюю землю. Жители нашего города стояли молча, и, глядя на них, снова понял Богачев, что не к чему их призывать и незачем их агитировать. И поэтому заговорил он негромко, как бы размышляя вслух.
— Все-таки мы остановили их, — сказал он. — Все-таки они не вошли в город. Все-таки, не умея воевать, мы воевали лучше, чем они. Это — день нашего горя, товарищи, и это — день нашей славы.
Он замолчал. Толпа шевелилась. Люди расступались, хмурясь. Он видел растерянные лица, глаза, глядящие в сторону. Сам собою образовался проход в толпе. Маленькая девочка шла по проходу, неся кастрюльку, завязанную в не очень чистый платок. Там, где сходились концы платка, торчал угол краюхи хлеба. Это была Машка Лопухова. Она оглядывалась вокруг и глазами искала отца. И все отворачивались, боясь, что она задаст вопрос, на который страшно было ответить. Кто-то из женщин охнул, и тишина стала давящей.
— Ты зачем сюда, Маша? — спросил Богачев.
— Я суп принесла папе, — деловито сказала Машка. — Говорят, что вам, может, пока обеда и не дадут.
Богачев сошел вниз и стал прямо перед девочкой, глядя на нее задумчиво и серьезно.
— Нет, нам дали обедать, — сказал он. — У нас щи сегодня варили со свининой и хлеб давали без карточек.
— И папа обедал? — спросила Машка.
— Он не голоден, — сказал Богачев. — Он сейчас уехал в командировку. Мы его послали по очень важному делу.
Машка недовольно посмотрела на Богачева.
— А что же он ко мне не зашел? — спросила она. — У нас и дрова не наколоты, и воды наносить надо, и денег осталось у меня три рубля.