— Каки сорок целковых?.. Дай-ка сюда, Тимофей Никифорович, мою грамотку-то… Где это видно?
— Буде, забыл в ней заметить. Да я и без грамотки помню… А вы только все норовите обмануть Тимофея-то Никифоровича!
— Да коли ж ты давал?
— Это мое дело.
— Ты, Тимофей Никифорович, не шутишь?
— Каки шутки!
— Иван Карпыч, — обратился Макаров к шурину, ты видишь, Тимофей-то Никифорович котомку у нищего вырывает.
Шурин ничего не ответил. Макаров повернулся к аристовскому мужику:
— Петр Андреевич, тогда, буде, ты свидетель.
— Мы ваших дел не знаем, — еле слышно ответил он.
Никанор упал на колени:
— Тимофей Никифорович, видит бог, ты не давал мне сорока целковых, и он тебе моих денег не потерпит.
— Брал не бог, неча меня стращать-то. Брал Макаров. У Меня это замечено крестом.
Не помня себя, Никанор без шапки вышел от Дашкова и жаловался мужикам:
— Кошель вынул, отдать бы только… И на-кась, ограбил.
На другой день Никанор Макаров понес было на Дашкова жалобу в волостное управление. Старшина взял от него жалобную бумагу и начал его же ругать:
— Чего ты тут путаешь волостное управление?
— Так где ж теперича правду-то искать?
— Дурак ты, Никанор… Зачитался евангелием и совсем стал дурак… где у тебя свидетели? — смеялся старшина.
— Свидетели, свидетели! — смыгая носом, повторял про себя Никанор, стоя растерянно перед старшиной. «Шурин и Петр Андреевич в суд не пойдут. — думал он про себя. — И в волостном управлении, как у мирового, не сыскать правды… К кому же теперича идти?»
СЫНОВЬЯ
В пору девичьего угара Феня тайком встречалась с Григорием Дашковым. Мечтала о замужестве, смиряла себя неуемным трудом. Богатства ей ни от кого не досталось. И она не завидовала, когда одной подруге покупали платье, другой — платок, а на ней по-прежнему тлел единственный выцветший сарафан с мелкими горошинами. В нем — на беседе и на празднике. Отец круглый год работал в лесу, она заботилась о его семье. Иногда Иван Алексеевич, раздобрившись, говорил:
— Что, Фенька, будешь делать, коли на жизнь не хватат, — нас ведь четверо.
— Тятенька, отпустите меня во жнеи! Половину ряда отдам вам, а половину себе на одежу.
— Ступай к Тимофею Никифоровичу.
— К нему я, — тятенька, не пойду… У него парень большой… Как бы разговору какого не получилось… Я лучше к Инотарьевым… они меня рядят.
— Не ходи к Инотарьеву. День — в поле, не поужинаешь, пойдешь в ночь искать коров, — у них по летам коровы на ночь домой не ходят. Я из-за тебя спать не стану, жалеть буду… Не уживешься ты, дочка, и у Дашковых. Хозяйство огромадное, сам он горячий, много чужих людей, скотины, посев большой.
— Работы я, тятенька, не боюсь, только бы хлебом кормили.
В конце концов Федосья Ивановна решилась пойти к Инотарьеву. Пелагея потом хвалилась: «Не бывало у меня таких услужливых жней». Феня не отказывалась ни от какой работы. За это и полюбили ее Инотарьевы.
— Ну, Фенька, ты нонче зимой уйдешь замуж, — говорила Пелагея.
— Какая я, тетушка Поля, невеста? У меня и одежи-то нет. На будущее лето опять к вам приду, куда я денусь с одной шубой!
Прошел покров. Феня только до этого праздника и рядилась. Инотарьева ее хорошо провожала, испекла ей пирог с изюмом. Прощаясь, наказывала:
— Ходи к нам в гости.
Когда она вернулась домой и стала появляться на глаза соседям, Иван Федорович как-то сказал ей при встрече:
— Я тебе, Фенька, жениха нашел.
— Плохо ли бы было! — отшутилась Феня.
После рождества ее и в самом деле стали сватать в свою деревню. «У меня, — отговаривалась она, — и обувки-то нет». Да и на самом деле, летом она ходила босиком, зимой в лаптях, а в грязь — сидела дома.
И вот как-то тетка Евдокия присылает Фене поклон: «Ежели задумала, приходи гости, жених нашелся». — «Не пойду, — ответила ей Феня, — люди будут смеяться». Такой привет и отослала, не зная еще, кого имела в виду тетка.
Собрались как-то девушки на беседу, потанцевали и прохладиться вышли на крылечко. Смотрят, идут «чужие ребята» с гармонью. С ними Александр, за которого тетка было сватала Феню. Только парни вошли в избу, к Фене подсел ее сосед Михайло.
— Мне прясть надо, — отогнала она его.
— Понимаю: чужие ребята пришли.
— Не знаю, к кому они пришли, а ты уйди!
Михайло нехотя встал, а на его место на лавку сел Александр.
Утром зашла шабрёнка и говорит отцу: