Широкие, упругие охотничьи лыжи — энь, — подбитые снизу нерпичьим мехом, легко скользят по рыхлому снегу. Полун вышел к большому озеру, соединённому с рекой Тыми протокой. Чтобы не делать большого крюка, охотник решил перейти озеро поперёк.
Снял лыжи, привязал к ним бечёвку и потащил за собой. Вода у берега замёрзла наплывами. Но дальше пошёл чистый, ровный лёд. Сквозь него на жёлтом песчаном дне виднелись островки водорослей.
Вдруг что-то живое шевельнулось подо льдом. Живое и страшное. Дрожь холодной волной прошла по всему телу. Волосы вздыбились, приподняли шапку. Кто это, как тень, движется по дну? Не водяной ли подкараулил Полуна? Старик напряжённо сощурил щёлки-глаза, силясь разглядеть, кто там, подо льдом. Большое и тёмное приближалось. Вот оно обрело форму рыбы. Да это же кета! Огромный, сгробившийся самец с кроваво-бурыми полосами на боках. Он медленно, будто находясь в глубоком раздумье, подплыл под самые ноги старика. Полун опустился на четвереньки и стал разглядывать рыбину.
Странно! Все лососи, отметав икру, давно умерли. А этот жив. На боках у него рубцы — раны — свидетельство трудных дорог из океана в верховья рек; жабры выцвели, пообтрепались, и из них, как космы бороды, свисают зелёные водоросли.
«Лосось не выбросил молоки, — подумал старик, — не оставил после себя потомства; и курн наказал его долгой, одинокой, бесполезной жизнью. Будет он теперь пугать своим страшным видом рыбное население озера…»
Полуну стало жаль лосося. Он прекратил бы страдания несчастной рыбы. Но как это сделать? Между рыбой и человеком лежит толстый лёд. Глаза старого охотника, всю жизнь прожившего холостяком, затуманились.
— Ты-то почему остался бобылём? — спросил старик лосося.
Омертвевшие глаза рыбины, преломляясь сквозь воду и лёд, становились всё больше и больше. Старик видел теперь только два огромных рыбьих глаза, и в них — тоску и укор.