Это был период, когда на фоне безысходных бедствий несметных масс людей, лишенных каких бы то ни было свобод и перспектив на этой Земле, обозначилось учение о некоем "спасении", проповедовавшее надежду на счастливую жизнь, равенство хотя бы в ином мире, - ожидание, бесспорно, иллюзорное, которое, однако, несло в себе мощный заряд человеческих чувств, различно выражавшихся и преломлявшихся в социальном окружении, политической и культурной среде своего времени.
Но буддизм, возникший в противовес жесткой и авторитарной классовой структуре древней ведической религии одного небольшого государства северной части Индии, где она теперь практически исчезла, нашел пути, по которым он смог распространиться по всей Восточной Азии, мало-помалу смешиваясь почти со всеми существовавшими здесь до него культами, опираясь при этом на экономическую и социальную организацию общества, которая в основном оставалась неизменной вплоть до последних десяти-{7}летий. Ислам, устремившийся в сильнейшем порыве в первые столетия своего существования в сторону средиземноморской Европы, вынужден был, оставив там глубокие и неисчислимые следы, отступить в области, где он зародился, а также в районы Северной Африки и Западной и Центральной Азии, от Гибралтарского пролива до Индонезии, постоянно удерживаясь в пределах одной достаточно целостной идеологической и политической структуры, чем объясняется относительная компактность этой религии. Христианство же, хотя и связанное происхождением с иудаизмом и со своими первичными формами на земле Палестины, формировалось в совершенно ином окружении, возникшем в процессе политического, экономического и культурного сплочения, навязанного Римской империей всем народам греко-римского мира, жившим в бассейне Средиземноморья.
Таким образом, в отличие от буддизма и ислама, христианская религия очень рано оказалась связанной с людьми и странами, совершенно отличными от тех людей и стран, которые ее породили. И в дальнейшем на процесс формирования и развития культа, доктрины и институтов христианской религии оказывали определяющее влияние сначала постепенное расшатывание железных оков рабовладельческого общества, затем - социальные институты средневековья и, далее,- разрушивший их прорыв торговых мануфактурных групп, ковавших новое промышленное общество. На всех этапах этого процесса обновлялась нравственная, понятийная, теологическая традиция этой религии, неизменно отягченная, однако, обращением к прошлому, балласт которого так или иначе довлеет над ней и поныне.
Как от христианской веры в пришествие "царствия небесного", которое первоначально было наделено всеми характерными чертами устройства земной жизни, прежде чем оказалось перенесенным в потусторонний мир, так и от наступательного порыва ислама, вдохновлявшегося стремлением арабских племен к национальному объединению и самостоятельности во имя единого бога (аллаха) и его пророка (Мухаммеда), качественно отличной была буддийская проповедь отказа от существования, обращенная к страждущим массам Центральной и Восточной Азии. Сравним это учение с "волюнтаризмом" христианского благовещения, оставленным в наследство грядущим поколениям верующих, и программой действий, пред-{8}писанных Мухаммедом, выразителем божественного предначертания. Это сравнение поможет объяснить исторические судьбы масс, связанных с буддийским учением, которое ориентирует человека на пассивное восприятие мира и тем самым закрепляет его зависимость от господствующих социальных сил.
ПРОБЛЕМА ЯЗЫКА
Подобные соображения, имеющие смысл общего ориентира, ни в коем случае не следует воспринимать в качестве этической и социальной оценки религий. К тому же убедительность их сильно снижается, стоит лишь перейти к рассмотрению сложной проблемы происхождения трех упомянутых религий.
Будда мог быть или не быть историческим лицом, умершим за несколько лет до рождения Конфуция, действовавшего между VI и V в. до н. э. Во всяком случае, его биография подвергалась постоянным переделкам в течение первых четырех или пяти столетий после начала буддийского движения, прежде чем сформировался более или менее определенный образ Будды и сложились основы новой религии. Мы тем не менее имеем дело с однородной этнической и языковой средой, благодаря чему оказывается достаточно легко выявить исходное ядро приписываемого Будде учения. Даже если язык, на котором говорили Будда и его первые последователи, не был ни санскритом, классическим языком ведической религии, ни пали, на котором составлен наиболее важный канон новой религии, а одним из многих индоевропейских наречий, распространенных в северной части Индостанского полуострова, у подножия Гималаев,- магадхи, все-таки мы остаемся в рамках одного общего языкового окружения, которое помогает нам выявить за лексическими различиями и диалектными колебаниями достаточно ясную совокупность обрядов и мифов и процесс их передачи во времени.
Историческая ценность наиболее древних буддийских текстов часто спорна, а достоверная реконструкция жизни основателя учения из тумана легенд не всегда легко осуществима. Но о содержании религиозной терминологии, посредством которой формируется центральное ядро про-{9}поведи Будды, исследователь может судить с определенной уверенностью. Первоначальная форма буддизма, в которой первые поколения последователей его распространяли, не слишком отлична от более поздней и от сохранившейся доныне, несмотря на влияния и местные добавления к культу. Будда (причастие прошедшего времени от ведического глагола "бодхати" - "пробуждаться") означает "прозревший", "озаренный", "просветленный (высшим знанием)", "осененный (истиной)" - тот, кому было особое откровение относительно проблемы страдания и смерти, кто обрел понимание ее и передал его другим. Таков изначальный смысл термина, таким он остается и сегодня, несмотря на различия богослужебных, молитвенных и институциональных выражений религиозных чувств четырех или пяти сотен миллионов верующих, которых буддизм насчитывает в обширнейших пространствах Восточной и островной Азии.
С еще большим основанием возможно подобное рассуждение о Мухаммеде, жизнь которого со всеми ее превратностями через шестьсот лет после начала нашей эры доступна историческому освещению, несмотря на мифологические прикрасы и перелицовки, в которых она передается в Коране (от арабского "кур'ан" "чтение") - учении о едином национальном боге (аллахе) и абсолютном повиновении всех бедуинских племен, рассеянных и подчиненных разнообразным формам господства, его воле ("ислам"), почитаемой как откровение, учении, разработанном и сформулированном, естественно, не богом, а человеком. Язык же, на котором оно сформулировано, в основном идентичен современному языку арабов, с теми лишь изменениями, которые происходят в самом языке, а также вызываются постоянными этническими и культурными контактами. Язык Корана стал одним из наиболее действенных факторов, которые способствовали укреплению не только религиозного, но и юридического и государственного единства мусульманского мира на протяжении его истории.
Неизбежная трансформация верующими образа Мухаммеда происходила в рамках единой языковой и этнической реальности. Термины, используемые для обозначения основателя веры и его учения, остались без изменения, хотя время от времени они толкуются в соответствии с процессом становления религиозного движения в конкретной исторической ситуации (во всей его сложности и посто-{10}янном развитии), которое дало основание для расколов и различных ересей.
Что же касается христианства, то в этом отношении мы сталкиваемся с совершенно иным положением, которое можно, пожалуй, назвать парадоксальным.
Поиски исторической основы исходного ядра христианского учения сложны и порой неосуществимы на языке наиболее древних текстов, к которым мы вынуждены обращаться, чтобы реконструировать учение если не по существу (что вообще представляется в итоге, по большей части бесплодных, изысканий более чем безнадежным предприятием), то по крайней мере в сколько-нибудь удовлетворительной форме, даже если не принимать во внимание изменения в христианском мире в результате постепенного его развития на протяжении двух последних тысячелетий.