Тертуллиан предписывал суровые посты, строгую нравственность, особенно для женщин, осуждал вторичное вступление в брак, отвергал всякое участие в театральных спектаклях и цирковых зрелищах, не допускал прощения серьезных проступков, верил в видения и разделял пророческое ожидание тысячелетнего царства. И когда карфагенский епископ Агриппин объявил о своем намерении отпустить грехи виновным в телесных грехах и вновь принять их в лоно церкви, Тертуллиан ответил ему трактатом "О целомудрии", использовав в нем изобретенную им самим в компрометирующих целях терминологию, которая позднее войдет в церковную традицию: карфагенский прелат принимает позу "епископа из епископов", "верховного понтифика", подобного высочайшим религиозным правителям язычников, заслуживая иронического прозвания "блаженнейшего отца", или папы. Этот титул и будет однажды присвоен римским епископам.
Характерно, что аналогичное решение, принятое в тот же период главой римской общины Каллистом, вызвало такую же реакцию теолога Ипполита, воспитанного в духе эллинистической культуры, видевшего в церкви собрание совершенных, ожидающих конца света.
Идея конца света была чрезвычайно распространена в африканском христианстве. Менее чем за полвека до того карфагенский епископ Киприан написал серию полных воодушевления апологетических книжек, чтобы доказать, что эпидемия чумы, которая поразила почти всю территорию империи и пришла из Эфиопии, есть один из бичей, предвещающих завершение всякой жизни на земле: подлинно верующие должны радоваться ей и не испытывать страха ("О смертности" и "К Деметриану"). Толпа приписала ответственность за эпидемию христианам и требовала в 252 г. от императора Галла публичных жертвоприношений, чтобы прекратить бедствие.
Киприан, автор объемистой переписки, не отрицал серьезности наличного зла. Мир стар, упадок природы достиг предела, мщением небес будет истребление ее горделивых поработителей.
Структуры нового христианского общества и в Северной Африке пришли в столкновение с институтами языческой империи и давали идеологическое обоснование для ее ликвидации. {169}
ГЛАВА 6
ХРИСТИАНСТВО И РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. ГОНЕНИЯ
Официальные церковные историки от Евсевия Кесарийского до наших дней всегда рассматривали конфликт между властями Римской империи и христианскими общинами первых трех веков как развертывание своего рода священного процесса наследования по праву, который включает борьбу зла против добра на почве, лишенной всякой политической и социальной реальности. Это затяжная, трудная, жестокая борьба, исход которой заранее известен: поражение преследователей, почти всех обреченных на трагический конец, и триумф гонимых, сплоченных вокруг их иерархий благодаря ниспосланному свыше исправлению одного из самодержцев, Константина Великого, вдохновленного богом и победившего с крестным знамением.
События следуют лишь в одном направлении. Конкретные факты замещаются чудесами.
"Божественная комедия" откликается на эту традицию словами Данте о том, что если бы мир обратился в христианство без чудес, то это было бы во сто раз более поразительное чудо, чем все остальные ("Рай, XXIV, 106-108). Ничего удивительного, что подобная мысль преобладала в средние века. Удивительно другое: она находит себе место и в наши дни.
Достаточно взглянуть непредубежденным взглядом на историю преследований христиан, обратившись к источникам, а не к метафизическим формулам, чтобы убедиться, что не империя обратилась в христианство в начале IV в., а, наоборот, христианство слилось с новыми Государственными структурами, предназначенными увековечить более гибкими методами, посредством менее тяжкого и кровавого контроля классовое господство власть имущих. Истории переустройства отношений религии и государства сопутствовала история различных репрессивных вторжений {170} государства в религиозную жизнь. Ответом на них явилось, естественно, сопротивление гонимых.
Каковы же подлинные мотивы репрессий имперских властей против христианства в эпоху кризиса, завершившегося распадом языческого мира и его идеологическим и политическим преобразованием? И как совершился переход от первоначальной несовместимости властвующих слоев и христианских общин к включению церкви в общество?
МИФ О РЕЛИГИОЗНОЙ ТЕРПИМОСТИ РИМА
Часто говорят о терпимости, которую римляне проявляли по отношению к религиям тех народов, которые были приведены Римом к повиновению начиная с III в. до н. э. и постепенно включены в одну общую экономическую и культурную структуру империи. Преследования же христианских общин расцениваются как исключение, тем более противоестественное, что первоначально они немногим отличались от еврейских общин, которые исповедовали "несомненно законную" религию.
Но факты говорят совсем о другом, и надлежит восстановить их со всей необходимой ясностью.
С переходом от родового общества к рабовладельческому первых лет республики, а затем принципата, религия все более становилась фактом политики. В культовых церемониях могли принимать участие только привилегированные. За ними были закреплены благодеяния божественного покровительства и в этой жизни и в иной. Религиозность подчиненных слоев была интенсивна и дифференцированна, но это ее многообразие было заключено в границы строгого контроля сверху. Бесчисленные божества рабов, горожан, селян и провинциалов отвечали чаяниям масс во все важнейшие моменты жизни человека - появления на свет, труда, порождения потомства и смерти. Однако и эти моменты были подчинены государственной необходимости, так же как и жизнь отдельных богомольцев протекала под властью патрициев, крупных землевладельцев, военных вождей.
С расширением территориальных захватов, с созданием обширной империи, которая включала наиболее развитые регионы средиземноморского мира, эта религиозная структура развилась в культ императора, который при {171} Августе был навязан первоначально восточным провинциям, вместе с культом богини Рима, а затем и на Западе, в самом центре императорской власти. Это была новая форма государственной религии, которая помогала укреплять единство и удерживать в повиновении людей различной национальной и религиозной принадлежности, менее всего расположенных принять иго без недовольства и протестов.
На проявления подобного недовольства, не всегда удерживавшегося в границах безоружного сопротивления, историки Древнего Рима смотрят без должной последовательности. Однако без углубленного знания народной оппозиции римскому господству нельзя ничего понять в ранней истории христианства.
Массы рабов, которых после второй пунической войны начали вывозить в большом числе из покоренных стран для работы в латифундиях Сицилии и Южной Италии, на строительстве консульских дорог и в городских службах в качестве чернорабочих и ремесленников, не принимали покорно эксплуатацию и унижения. Разрозненные и неорганизованные бунты вначале вспыхивали среди военнопленных карфагенцев или берберов из Северной Африки. Затем они распространились в Малой Азии (восстание Аристоника), по берегам Босфора и охватили нынешние территории Приазовья, Крыма и Северного Кавказа (восстание Савмака), острова Эгейского моря, Сицилию, где в последние десятилетия II в. до н. э. рабы держали под ударом закаленные римские войска (восстания Евна и Сальвия), восстания распространились и в Центральной и в Северной Италии (восстание Спартака), не считая мятежей в Сирии и Палестине.
Отсутствие какого-либо классового сознания, этнические распри, разногласия среди повстанцев, техническое и военное превосходство римлян обусловливали поражение этих мятежей. Они, однако, никогда не прекращались, вплоть до крушения самой империи, когда рабы пытались объединить свои силы с силами традиционных врагов Рима, парфянами, сарматами, а затем - готами, алеманнами, гуннами. Достаточно вспомнить великое возмущение "багаудов", или "отверженных", в Галлии, которое длилось, угрожая Риму, более ста лет, начиная с середины III в., и опустошило одну из самых богатых провинций римского мира.
Восставшие рабы находили аргументы в религиозной {172} идеологии, которая придавала вооруженной борьбе облик настоящей мессианской войны не только в Палестине, но и за ее пределами,- войны за установление "царства", отождествленного то с тем, то с другим обществом мистических культов. Призрак креста, символа крушения мятежей, облегчал народным массам греко-римского мира признание Христа, который через высшую муку становился гарантом спасения для тех, кто верил в него. Этот же крест, по выражению Павла, пробуждал отвращение и негодование правящих групп.