Не так просто усвоить такое представление. Но другого пути нет. Ибо именно в условиях существования таятся причины, направляющие развитие организма, именно в них, а не в его теле, заключается его сущность, его отношение к внешнему миру. И если рассматривать живой организм философски, т.е. как диалектическое единство, то его тело надо считать формой этого единства, а условия его существования — содержанием. Потому что организм не только «связан» с внешними материальными условиями его существования, но он состоит из них, создается ими, он строит из них свое тело.
Он представляет собой как бы сгусток, аккумулят этих условий, усвоенных, переделанных им на свой лад и превращенных в органы его тела.
Вот какими сложными и разными путями шел Лысенко к цели.
Изнуряющая работа в поле, на делянках, под палящим азербайджанским солнцем, так непохожим на ласковое солнце Украины, расчеты в лаборатории, журналы, книги... И, одновременно, непрерывная, незатихающая творческая работа мысли — строгая, пристрастная чеканка каждого нового звена логической, биологической, цепи, — то на одном конце ее, уходящем вглубь, в философские начала представлений о природе, то на другом конце, всегда незаконченном, устремленном в будущее.
***
Итак, агроном Лысенко, в результате больших экспериментальных работ, продолжавшихся около двух лет, пришел к потрясающему открытию. Срок жизни растения не есть его постоянный видовой признак, он может меняться под влиянием внешних условий.
Но я боюсь, что слово «потрясающее» покажется читателю преувеличением. За годы социализма мы так быстро и так далеко ушли вперед от тех представлений, которые еще господствовали тогда — всего двадцать лет назад, — что нам трудно оценить, каким действительно необычайным и новым для людей науки казалось такое утверждение.
Столетием раньше для русского общества столь же потрясающим оказался язык Пушкина, тот самый простой, прекрасный, русский язык «Евгения Онегина» и «Капитанской дочки», который и теперь служит нам не всегда легко достижимым образцом. А тогда он был настолько новым и необычайным для русской литературы, что одних приводил в ярость, других — восхищал. Разве легко представить себе сейчас, что в нем так потрясало людей? А между тем Пушкин не сделал никакого открытия, ничего нового в языке не изобрел. Он только взял простой, обиходный, понятный народу язык, на котором говорили интеллигентные люди, и ввел его в литературу, где тогда господствовал другой, специальный язык, чуждый и непонятный народу, изуродованный иностранщиной и давно отжившими архаизмами. Пушкин открыл глаза русскому прогрессивному обществу на достоинства его родного и современного ему простого языка и тем самым разрушил стену, отделявшую этот язык народа от литературы. В этом было «потрясение основ».
Двадцать лет назад такое же положение было в науке. Практика сельского хозяйства издавна знала — и всегда считалась с этим, — что длина вегетационного периода растений — величина весьма неопределенная. Но то была практика! Трудно представить себе сейчас, что тогда разрыв между наукой и практикой, несоответствие между ними считались не только допустимым, но почти закономерным явлением. «Практика одно, а наука — другое». Наука, мол, определяет «чистые», принципиальные положения, а на практике они всегда могут нарушаться разными обстоятельствами, которые невозможно учесть.
Это относилось, конечно, к той господствующей формальной, «казенной» науке, с которой всегда вели жестокую борьбу настоящие передовые ученые-одиночки, нередко лишь ценой всей жизни добивавшиеся признания своих ценнейших научных достижений.
И вот эта наука утверждала, что «природные свойства» растений не могут меняться. Поэтому новые сорта и формы растений не создавали, а «выводили», т.е. выискивали и извлекали из уже имеющегося материала или получающегося в результате простого скрещивания разнообразных форм.
Живая природа — мир животных и растений — представлялась незыблемой, постоянной, неизменной. Если же какой-нибудь новичок задавал естественный вопрос: как же согласовать эту неизменность с доказанной Дарвином эволюцией видов? — то ему авторитетно разъясняли, что с точки зрения эволюции никакой неизменности, конечно, нет. «Панта рей», как говорили греки, — «все течет, все меняется». Но эти изменения происходят чрезвычайно медленно. Нужны миллионы лет, чтобы они стали заметными. А эволюция длится сотни миллионов лет...