Передо мной лежит широкая ложбина, и со своего места я хорошо вижу, что вся она истыкана темными норами песчанок. Доносятся их пронзительные голоса. Желтоватые зверьки то выскакивают на поверхность земли и становятся столбиками, как суслики, то со всего разбега ныряют в норы, выбрасывая задними лапами фонтаны песка. Играют!
Видны только дальние норы. А ближнюю часть ложбины заслоняет ряд невысоких деревцев в темно-фиолетовых соцветиях. Это песчаные акации в весеннем наряде.
Со стороны брошенного рыбацкого поселка неожиданно прилетел молодой серый сорокопут. Он уселся на верхушку одной из акаций и сразу как-то возбудился, заволновался, завертелся, задергал хвостом, закричал странно, тревожно: «Трю-рю-рю-рю-черр…»
Такое спокойствие было вокруг, солнце садилось в редкую лиловую тучку, тихо угасал день, и только один сорокопут беспокоился непонятно почему. Я пошел посмотреть, чему удивляется эта так неожиданно прилетевшая птица. Когда я поравнялся с первой акацией, сорокопут взмахнул крыльями и улетел, а когда вышел за вторую — остановился как вкопанный. Пятнистый степной кот, наверное, только что сделал прыжок, над изрытой норами землей еще плыло пыльное облачко… В зубах кот держал песчанку…
Он первым опомнился и бросился бежать мягким скорым галопом. На моих глазах он пересек наискосок ложбину, сначала бежал по освещенной солнцем стороне, потом в длинной тени, отбрасываемой противоположным склоном, и совсем пропал среди низких солянок, где уже начали зарождаться сумерки.
Я все стоял и смотрел, угадывая, в каком месте он должен бежать в эту секунду и в следующую… Обидно было, что встреча эта так быстро прервалась.
МОРЕ
Море спокойно дремало под белесым знойным небом Азии, окаймленное желтыми берегами. Вода была густо-синего цвета. На мелководье, где мы купались, дно заросло густой морской водорослью-зостерой. Из-под ног стреляли мелкие рыбешки-бычки, стремительно пробегали два-три метра и затаивались в траве.
Километрах в полутора от берега покачивался на волнах «Лев Берг», похожий издали на большую белую птицу. Нам предстояло пересечь на нем Аральское море, чтобы высадиться на восточном берегу в песках Кызылкум. А пока мы ждали…
Город Аральск был налит зноем. Горячий ветер, обдавая горьким запахом полыни, стелил песок по асфальту улиц, поднимал в пыльных переулках крутящиеся вихри. Окна в домах были наглухо заклеены газетами и бумагой.
— Иначе не спастись от жары, будь она неладна, — ворчал наш сосед по бараку Петрович, третий помощник капитана на «Льве Берге».
Но вечера были хороши! Темнело поздно, сумерки длились невероятно долго. На западе все тлел и тлел закат, из розового превращался в малиновый, потом в темно-зеленый, наконец, воцарялась тьма… Зажигались звезды, маленькие и тусклые из-за висящей в воздухе мелкой пыли.
Однажды утром нас разбудил Петрович.
— Пора грузиться!
…На судне гремят якорные цепи, работает двигатель, сотрясая палубу, капитан кричит с мостика. «Лев Берг» разворачивается и берет курс на юго-восток. Большинство из нас впервые на Арале, все высыпали на палубу, мешают команде работать.
— Это что такое? — спрашивает молоденький лаборант Гена третьего помощника.
— Кнехты, — отвечает Петрович.
— А зачем?
Петрович терпеливо объясняет.
— А это?
— Мачта, — улыбается Петрович.
— Мачта? А зачем? Ведь это не парусное судно?
— Без мачты судна не бывает, — поясняет Петрович. — На ней блоки, антенна…
Гена вежливо благодарит и, посвистывая, отходит к борту.
— Эй, паренек, — окликает его Петрович. — На судне не свистят.
— Почему? — испуганно оглядывается Гена.
— Ветер насвистишь… Задует — тогда держись!
— Разыгрываете? — обиженно вспыхивает Гена и больше ни о чем не спрашивает…
Мы плывем уже часа четыре. Кругом вода, насколько хватает глаз. Никогда не подумаешь, глядя на этот простор, что Арал мелеет. Трудно передать словами цвет воды, прозрачной, зеленоватой, темной. Именно такой представлял я себе воду океана. На мелких острых волнах играют солнечные блики, миллионы бликов и каждый горит, как маленькое солнце.
Ночью поднялся ветер, насвистел-таки Гена. По крутому узкому трапу я выбрался из каюты на палубу, набив в темноте большую шишку на затылке. Судно, как живое существо, переваливалось с боку на бок и постанывало. С правого борта через всю палубу летели брызги, били в лицо, и я слизывал с губ горькую аральскую соль. В носу судна, укрывшись плащом, спал Петрович. В рубке крутил штурвал Абдильда. Он улыбнулся и махнул рукой.