— Нет, не так, — не выдержал он.
Девушка замерла и испуганно огляделась — Эрик молниеносно отпрянул в сторону, хотя увидеть его она никак не смогла бы, но инстинкт оказался быстрее.
— Мне чудятся голоса, — вздохнула певица. — Мег была права, мы скоро сойдем с ума от голода.
Сейчас бы тихо попятиться назад и исчезнуть так же, как пришел… Вместо этого Эрик остался на месте, рассматривая тонкую, почти прозрачную фигурку, угадывающуюся под накидкой, затем его взгляд спустился ниже — на яркие шаровары и пуанты. Балерина, понял он. Хотя могла бы быть певицей. Возможно, даже примадонной. Лет через пять-шесть регулярных занятий…
Девушка присела на скамейку, огляделась и достала что-то маленькое и пёстрое. Эрик сузил глаза, присматриваясь, и с трудом сдержал смех: балерина явно собралась совершить страшное преступление! Зашуршала обертка, девушка отломила маленький кусочек шоколадной плитки и отправила в рот. По юному лицу разлилось блаженство. Ладно, решил Эрик, любуясь ею, преступление не слишком тяжкое. Так, небольшой проступок.
— Кристина! Кристина!
Шоколадка исчезла с такой скоростью, что Эрик уважительно покачал головой: он умел ценить чужие таланты. Вот как её зовут… Кристина.
— Так и думала, что ты здесь! — в часовню заглянула блондинка в пестром наряде, должно быть, изображающем соблазны Востока (что они там за балет ставят, хотелось бы ему знать). — Пошли скорее, через пять минут мы должны быть на репетиции!
— Уже бегу! — подскочила Кристина.
Блондинка вдруг выставила перед собой руку.
— Ты снова ела шоколад! — строго сказала она. — Крошка Лотти, ты же знаешь, если только мама… мадам Жири заметит, тебе не поздоровится!
— Совсем крохотный кусочек, — запротестовала Кристина. — Он ничем не повредит! Зато на душе от него стало чуть веселее. И можно подумать, — добавила она язвительно, — публика что-то рассмотрит в пятом ряду кордебалета. Мег, — девушка порывисто схватила подружку за руку, — ты же ничего не расскажешь?
Мег лишь покачала головой и увлекла Кристину за собой.
Когда обе скрылись из виду, Эрик вернулся в коридор и спустился обратно. Судя по тому, что он успел разобрать на схеме, можно было срезать путь до сцены, чтобы осмотреть, наконец, их с компаньоном главную цель. И несмотря на совершенно законное право находиться в любом уголке театра — Эрик даже обязан был всюду успевать, — попадаться на глаза ему не хотелось. С другой стороны, именно это он и умел очень хорошо — не попадаться на глаза. Сначала это было продиктовано необходимостью, потом стало развлечением, а в итоге превратилось в образ жизни…
Он прошёл за кулисы и поднялся по шаткой лестнице наверх, отметив с некоторым разочарованием, что в окружающей суматохе мог бы явиться и сам Наполеон Бонапарт, чтобы удостоиться чьего-нибудь тычка и окрика «не лезь под ноги!» На Эрика тем более никто не обратил внимания.
Дирижёр взмахнул палочкой, оркестр грянул что-то мощное и торжественное, но скорее всего, современное, во всяком случае, мелодию Эрик не опознал. Внизу по сцене порхали танцовщицы, среди которых Эрик сразу увидел своих знакомых из часовни — блондинку и шатенку. Мег и Кристина. Не будучи знатоком балетной техники, он всё же решил, что девушки на своём месте неплохи…
— Стоп, стоп, стоп!
Через проход к сцене шли Жиль Андрэ с Ришаром Фирменом, а с ними третий — высокий красивый молодой человек в дорогом пальто. Фирмен торжественно взмахнул рукой, прокашлялся, и сказал:
— Позвольте представить вам, господа, нового покровителя Опера Популер, виконта де Шаньи!
Рауль Дюшан отвесил всем светский поклон и ослепительно улыбнулся.
*
Окрутить этих нуворишей оказалось проще простого, главное — блеск в глазах и побольше громких имён. Подозрительность и здравый смысл Фирмена и Андрэ пали к ногам «виконта» уже на третьей фамилии. Среди прочих в друзья своей вымышленной аристократической семьи Рауль мстительно выбрал барона де Морни (Ницца, бульвар Гамбетта, 53), который назначил большую награду за голову жулика, посмевшего протянуть руку к сейфам особняка Этуаль-дю-Нор. Директора, уже мысленно подсчитывавшие выгоды, которые сулило покровительство виконта, предложили тут же скрепить договор шампанским и визитом на сцену. («У нас такая балетная труппа, виконт, пальчики оближешь!»)
Рауля тут же обступили балеринки, у всех губки бантиком, фарфоровые носики, фигурки разной степени истощения, а главное — глаза. Никогда ещё на Рауля не смотрели с таким интересом, причём интерес был явно гастрономический. Если отвлечься от этих взглядов, труппа была очень даже ничего. Засмотревшись на голый торс поджарого танцора в шароварах и с кнутом, Рауль не сразу понял, что от него хотят директора. А те предлагали посмотреть репетицию.
Наставница балетной труппы мадам Жири, дама лет сорока с талией не намного шире собственной трости, призвала гостей соблюдать тишину и милостиво разрешила посмотреть на танец. По мнению Рауля — танцевали премило, особенно малышка с карими глазами, она очень старалась. Впрочем, по мнению мадам Жири, все танцовщицы больше походили на стадо коров, чем на балетную труппу знаменитого парижского театра. Грянул финальный аккорд — и разразилась катастрофа. Из-за корсажа той самой малышки, которая приглянулась Раулю, вылетела шоколадная обертка. Все замерли в драматических позах. Глаза мадам Жири сверкнули тем священным огнем гнева, коим, возможно, горели глаза Шарлотты Корде, когда она заказывала Марата. Актёры столпились по обеим сторонам кулис. Балерины, все как одна потупившись, стояли на авансцене. Рауль понял, что сейчас полетят головы. Бедную девушку, вина которой состояла только в любви к сладкому, было жаль.
— Я полагаю, — медленно сказала мадам Жири, — я сей же час услышу имя той, которая нарушила запрет. Сесиль Жамм, это ты? Люсиль Карбо, это ты? Мег Жири… это ты? Кристина Дааэ… нет, смотри мне в глаза. Кристина Дааэ, это ты?
Рауль решительно выступил вперед и каблуком наступил на злосчастный фантик.
— Прошу меня простить, мадам, — сказал он елейным голосом, — боюсь, это моя маленькая слабость, любовь к шоколаду, нарушила размеренный ритм вашей работы.
Мадам Жири несколько секунд буравила его взглядом, Раулю показалось, что ещё немного — и у него задымятся пуговицы на пиджаке. Но на его счастье на сцену вылетела рыжеволосая валькирия с ярким сценическим гримом на лице.
— Ви! Ви уже всех замучить своей страстью к диета! — набросилась она на мадам Жири. — Ваш кордебалет скоро будет падать от голод! Это не есть хорошо, если я петь, а они падать! Они быть как деревяшка, они падать — бам! бам! Это нарушать гармонию моего пения!
Рауль обернулся к директорам за пояснениями. Оказалось — это ведущее сопрано. Судя по раскатистому «р» — итальянка, судя по улыбке — стерва ещё та.
Поборов искушение проверить, кто кого одолеет, балетная наставница или ведущее сопрано, Рауль кашлянул. Всё внимание итальянки перенеслось на него, от чего стало заметно не по себе. Их представили друг другу. Рауль, в принципе, был равнодушен к женским чарам, поэтому обаяние, в лучах которого его искупала валькирия по имени Карлотта Гуидичелли, пропало втуне.
Итальянское сопрано расстроилось, но директора нашли выход — попросили её спеть. Идея была хорошая, но, увы, провалилась.
Едва Карлотта раскрыла рот, наверху над сценой послышался шорох, чей-то тихий удивленный возглас, и на сцену упал мешок с песком.
Карлотта инстинктивно отпрыгнула и оказалась в объятиях Рауля, опрометчиво вставшего неподалеку. От неожиданности оба замерли. Всё происходящее внесло оживление в ряды кордебалета.
— Призрак Оперы! Призрак Оперы! — зашушукались девушки. Карлотта ослепительно улыбнулась Раулю и отошла в центр сцены, чтобы ей могли выразить сочувствие все желающие.