Никто не умирает в Аду навсегда, но многие остаются мертвыми в течение долгого времени, как, например, Энкиду. Гробовщик держал его в лимбо несколько сотен лет, или сколько там еще — подсчитывать время в Аду всегда нелегко. В любом случае это продолжалось ужасно долго, и Гильгамеш снова почувствовал, как на него нахлынуло гнетущее чувство одиночества, от которого его могло избавить только присутствие верного друга. Ад продолжал меняться, и теперь перемены шли с ошеломляющей быстротой. В мире, казалось, стало гораздо больше людей, чем в старые времена, и огромные армии каждый день прибывали в Ад — множество странных незнакомцев, которые, едва преодолев первую неуверенность и смущение, тут же принимались яростно переделывать этот мир в нечто такое же противоречивое и отвратительное, как тот мир, который они только что покинули. Появилась паровая машина, шумящая и лязгающая, потом нечто под названием динамо, потом на всех улицах зажглись слепящие электрические огни, затем поднялись фабрики и начали производить множество странных вещей. Больше, и больше, и больше, неумолимо, непрерывно. Железные дороги. Телефоны. Автомобили. Шум, дым, сажа повсюду, и некуда спрятаться от всего этого. Называлась эта вакханалия Индустриальной Революцией. Сатана и его свита администраторов-бюрократов, похоже, полюбили новинки. Почти всем понравились нововведения, кроме Гильгамеша и еще нескольких капризных консерваторов.
— Чего они добиваются? — однажды спросил Рабле. — Превратить это место в ад?
А совсем недавно Новые Мертвецы внедрили такие изобретения, как радио, вертолеты и компьютеры, и все заговорили по-английски. И Гильгамешу (он когда-то давно уже учил модный тогда греческий, потому что Агамемнон и его компания настояли на этом) пришлось овладеть этим сложным и неблагозвучным языком. Мрачные времена наступили для него. И тут наконец объявился Энкиду, далеко на севере, в одной из холодных областей. Энкиду отправился на юг, и скоро друзья воссоединились во второй раз, и снова жизнь в Аду стала легкой для Гильгамеша из Урука.
Но теперь они снова разлучены, и на этот раз чем-то более холодным и жестоким, чем смерть. В это трудно поверить, но они поссорились, наговорили друг другу ужасных слов, за тысячи лет ни в стране живых, ни в стране мертвых они так не ругались, а под конец Энкиду заявил то, что Гильгамеш никогда не думал от него услышать:
— Я не хочу тебя больше знать, царь Урука. Если ты снова перейдешь мне дорогу, я убью тебя.
Гильгамеш не мог поверить, что это говорит Энкиду. Может быть, это сказал какой-нибудь демон Ада, принявший обличье его друга?
В любом случае Энкиду ушел. Он исчез в суматохе и путанице Ада и поселился там, где Гильгамеш не мог его найти. А когда Гильгамеш попытался разузнать о нем, то получил ответ:
— Он не будет говорить с тобой. Он больше не любит тебя, Гильгамеш.
«Не может быть, вероятно, здесь замешано какое-то колдовство, — подумал Гильгамеш. — Конечно, это козни Новых Мертвецов, которые могут настроить брата против брата и заставить Энкиду упорствовать в своем гневе». Гильгамеш был уверен, что пройдет время, и Энкиду одержит победу над чарами, которые овладели его сердцем, и откроет себя для любви Гильгамеша. Но время шло, Ад менялся, а Энкиду все не возвращался в объятия брата.
Что оставалось делать? Только охотиться, надеяться и ждать.
Итак, в этот день Гильгамеш охотился на пустынных окраинах Ада. Он убивал снова и снова, и на исходе дня пронзил стрелой горло чудовища, более отвратительного, чем обычные создания Ада. Но оно обладало ужасающей живучестью и бросилось бежать от него, роняя темную кровь из разорванной глотки.
Гильгамеш преследовал его. Грешно ранить и не убить. В течение целого часа бежал воин по бесплодной равнине. Колючие растения хлестали его со злобой бесенят, ветер обрушивал на него облака пыли, и мелкие частицы песка секли его тело, как бичи. Все еще воинственная тварь опережала его, хотя и окропляла кровью сухую землю.