Роберт Силверберг
У КАЖДОГО СВОЙ АД
Повесть
Фауст:
Сперва хочу спросить тебя про ад.
Где место, называемое адом?
Мефистофель:
Под небесами.
Фауст:
Но где же именно?
Мефистофель:
Он, Фауст, в недрах тех стихий вселенских,
Где вечно мы в терзаньях пребываем.
Единым местом ад не ограничен,
Пределов нет ему; где мы, там ад;
И там, где ад, должны мы вечно быть.
А потому, когда весь мир погибнет
И каждое очистится творенье,
Все, кроме неба, превратится в ад.
Фауст:
Ну, полно, ад, мне думается, басня.
Мефистофель:
Что ж, думай так, но переменишь мненье[1].
Сверкающие всполохи молний огненными зигзагами озаряли небо у горизонта. Прилетевший с востока ветер острыми как нож порывами терзал голое плоскогорье и вздымал темные клубы пыли. Гильгамеш улыбнулся. «О Энлиль, что за ветер! Ветер, своим горячим дыханием убивающий львов, ветер, от которого сохнет горло и хрустит на зубах песок. Какое наслаждение охотиться, когда дует такой ветер, сильный, резкий, жестокий».
Он прищурил глаз, определяя расстояние, отделяющее его от добычи. Снял с плеча лук, тот самый, сделанный из нескольких слоев отличной древесины; лук, такой тугой, что его не мог натянуть никто, кроме него самого и Энкиду, любимого, трижды утраченного друга, и замер в ожидании. Ну вы, твари, идите сюда! Идите и найдете здесь смерть! Я, Гильгамеш, царь Урука, буду охотиться на вас ради своего удовольствия.
А другие, живущие в бескрайних пределах Ада, отправляются на охоту с ружьями — скверными приспособлениями для убийства, которые с грохотом, огнем и дымом несут смерть на огромное расстояние. Охотятся они и с более смертоносными лазерами, изрыгающими из своих мерзких рыл белые лучи, сжигающие все живое. Подлые вещи, все эти машины-убийцы! Он ненавидел их, как и другие инструменты Новых Мертвецов, этих лукавых и суетливых пришельцев, недавно явившихся в Ад. Он никогда бы не прикоснулся к их хитроумным изобретениям, если бы это могло что-нибудь изменить. В течение многих тысяч лет живя в этом мире, он не пользовался никаким другим оружием, кроме того, что было знакомо ему в первой его жизни: дротика, секиры, охотничьего лука, метательного копья и бронзового меча. Охота с таким оружием требовала мастерства и немалых сил, а также риска. Охота — это ведь противоборство. Разве не так? Поэтому она и предъявляет к ее участникам определенные требования. Которые, конечно, ни к чему, если цель заключается только в том, чтобы убить добычу самым быстрым, легким и безопасным способом — проехаться по охотничьим угодьям на бронемашине и одним махом уничтожить столько зверей, сколько хватило бы на пять царств.
Он знал, что многие считают его дураком из-за этих теорий. Цезарь, например. Самоуверенный хладнокровный Юлий с заткнутыми за пояс револьверами и автоматом через плечо.
— Может быть, хватит упорствовать? — спросил он его однажды, подъехав на джипе, когда Гильгамеш собирался на охоту в бесплодные Окраины Ада. — Это же чистое притворство, Гильгамеш, вся твоя возня со стрелами, дротиками и копьями. Ты ведь живешь не в старом Шумере.
Гильгамеш сплюнул:
— Охотиться с девятимиллиметровыми пистолетами? С гранатами, кассетными бомбами и лазерами? Ты называешь это охотой, Цезарь?
— Я называю это признанием существующего порядка вещей. Ты ненавидишь технику и прогресс? Какое ты видишь различие между луком и ружьем? И то и другое — всего лишь технология. Это совсем не то, что убивать голыми руками.
— Я убиваю голыми руками, — сказал Гильгамеш.
— Ба! Я тебя понял. Большой неуклюжий Гильгамеш, простой и бесхитростный герой бронзового века? Это тоже притворство, мой друг. Ты хочешь, чтобы тебя считали тупоголовым упрямым варваром, который любит скитаться и охотиться в одиночку — и это якобы все, на что ты претендуешь. Но на самом деле ты считаешь, что превосходишь любого, кто жил во времена менее суровые, чем твой жестокий век. Ты ведь мечтаешь восстановить отвратительные порядки стародавних времен, не так ли? Если я понял тебя правильно, ты только и ждешь своего часа. Ты скрываешься в мрачных Окраинах, бродишь там с луком и выжидаешь подходящего момента, чтобы захватить верховную власть. Так ведь, Гильгамеш? Ты вынашиваешь сумасшедшие фантазии о свержении самого Сатаны и установлении господства над всеми нами. И тогда мы будем жить в городах, построенных из сырцового кирпича, и писать закорючками на глиняных табличках — вот образ жизни, который ты нам готовишь. Ну, что ты на это скажешь?