— Вы не ранили друг друга? Gut! Gut![36] Теперь уходите вместе. Сейчас же. Какое вам дело до Пресвитера Иоанна или до Мао и их междоусобиц? Это не ваша забота. Уходите из этих мест.
Энкиду ухмыльнулся:
— Что скажешь, брат? Мы снова будем охотиться вместе?
— Мы пройдем до конца Окраин и обратно. Вместе, ты и я.
— И мы будем охотиться с нашими луками и копьями?
Гильгамеш пожал плечами:
— Если хочешь, можешь стрелять из пистолета с разрывными пулями. Хоть атомную бомбу с собой бери. Ах, Энкиду, Энкиду…
— Гильгамеш!
— Идите, — прошептал Швейцер. — Сейчас же. Покиньте это место и не оглядывайтесь. Auf Wiedersehen! Guckliche Reise! Gotten Name[37], идите!
Глядя, как они уходят, как с трудом идут сквозь ревущий ветер Окраин, Роберт Говард почувствовал внезапную острую боль сожаления и утраты. Как они были красивы, эти два героя, эти два гиганта, схватившиеся в рукопашном бою. И этот волшебный момент, когда до них дошла вся глупость и ненужность их ссоры, когда враги стали снова братьями…
А теперь они ушли, а он стоит здесь среди этих чужих незнакомых людей…
Он хотел стать Гильгамешу братом, или может быть — он едва сознавал это — больше чем братом. Но этого никогда не могло быть, никогда. И, осознав, что это невозможно, что этот человек, который был так похож на Конана, потерян для него навсегда, Говард почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.
— Боб? — спросил Лавкрафт. — С тобой все в порядке?
«Черт возьми, — подумал Говард, — настоящий мужчина не должен плакать. Особенно перед другими мужчинами».
Он отвернулся, чтобы Лавкрафт не мог видеть его лица.
«Черт с ним!», — снова подумал он. И не стал больше сдерживать слезы.
