Я застыл посреди потока сансары, мой чандал, хитро усмехнувшись, отправился учить смирению пассажиров какой-то маршрутки. Я слушал. Я искал источник звука.
За ярким африканским барабаном, похожим на большой сгусток жженого сахара, расположилась девушка с самыми черными глазами, какие мне доводилось видеть. Волосы ее были похожи на маленькие итальянские макароны аморини, растянувшиеся на десятки сантиметров, – мягкие волнушки, мелкие, но не жесткие, ни в коем случае не жесткие. Темнокожая богиня сидела по-турецки, укрепив на перекрестке голых ног тамтам. Бедра ее прикрывали широкие атласные штаны всех цветов радуги, а торс – простая футболка глубокого розового цвета с белой курячьей лапкой знака мира по центру. Девушка улыбнулась мне. Я был поражен до глубины души белизной ее зубов, сумасшедшим контрастом с темной кожей губ. Потом сам же устыдился своего удивления. А какие зубы я ждал? Темные, в тон коже? Или, может, красные?
Она угадала мое замешательство и рассмеялась. Весело глянула исподлобья своими черными глазами и вдруг резко изменила ритм барабанов, закручивая совершенно новую мелодию. Ее партнер, высокий худой парень с длинными черными волосами, похожими на шнурки для лаковых ботинок, сбился с мелодии. Удивленно посмотрел на нее сверху вниз, потом на меня. Хмыкнул и снова поднес флейту к губам. Пораскачивался в такт биению сердца тамтама и влился в мелодию, так просто и природно, будто они репетировали именно эту песню ежедневно, часами.
На моих глазах рождалась музыка.
Почему я видел это впервые в жизни? Почему я ни разу не останавливался на улице послушать новорожденной музыки, ни разу, за все мои двадцать два года?
Ревел от страсти и ревности тамтам. Отлетала к небесам душа флейты.
Я слушал. Кажется, я впервые в жизни кого-то слушал.
– Эй, ковбой!
Ковбой? Это я? Я окинул себя взглядом. Джинсы, кеды, футболка, сверху рубашка нараспашку, в руках куртка. А, рубашка в зеленую клетку! Хотя странно, что кто-то еще ассоциирует их с ковбоями.
– Хочешь попробовать? Держи!
Я не успел даже задуматься, как тамтам оказался у меня в руках, а я сам – под выжидающим взглядом обоих музыкантов. Я посмотрел на флейтиста, потом перевел взгляд на богиню и, наконец, на барабанчик у меня в руках. Получился растянутый во времени и пространстве треугольник с центром прямо в моей грудной клетке, возможно, даже в сердце. Я несмело шлепнул по тугой коже тамтама. Раздался короткий глухой звук.
– Ну! Смелее!
У богини был интересный акцент – очень мягкая «л», слишком округлая «у». Я стукнул тамтам еще раз, уже сильнее. Потом снова. И снова. Губы расплылись в дурацкой детской улыбке. Я тут же ее почувствовал и поспешил было убрать, но заметил, что лица музыкантов осветились такими же глупыми улыбками. Как будто они следили за младенцем, познающим мир. А что, я и был новорожденным, без биографии и имени. Поэтому я улыбнулся еще шире и принялся набивать шаткий нечеткий ритм.
Богиня рассмеялась и закивала головой в такт. Мой ритм становился четче с каждым ее кивком, и когда в дело вступила флейта, меня уже было не сбить. Простой и точный ритм под моей ладонью вдруг стал извиваться и менять цвета, так что я поспешил присесть на ступени вокзала и включить в дело вторую руку. А черная богиня тем временем закружилась, подняв руки к небу, высоко подбрасывая голые розовые пятки, испачканные пылью вокзала. Тело ее изгибалось и рвалось к небесам, словно бескрылая птица, сердце ее бросалось на стены своей клетки из плоти и костей, и сила инерции бросала ее тело за сердцем вслед то страдающими ломаными линиями, то нежными соблазнительными полукругами. Я забыл дышать. К счастью, руки мои уже давно жили своей жизнью, и музыку не прервала бы даже полная остановка моего онемевшего от восхищения сердца.
И песня, и танец оборвались одновременно и неожиданно. Просто мы все трое остановились и уставились друг на друга, тяжело дыша. А вокруг курсировал, не останавливаясь ни на мгновение, многоликий поток эллипса сансары.
– У тебя на футболке Гомер Симпсон, – вдруг сказала богиня, откидывая тонкими кофейными пальцами с лица черную макаронину. – Мне он тоже нравится. Хотя сама я гораздо больше похожа на Лиз.
Мир погас. Ровным огнем церковной свечи горела в окружившей меня тьме фигура богини с темными шпинатными аморини вместо волос и застывшим капучино нежнейшей пенки вместо кожи. Она улыбалась мне своими черными губами, а меж сгустков вокзальной грязи проглядывали розовые краешки ее ступней.