- Два раза читал, — оживился Томилин. — Честное слово, два раза…
- Ну, значит, двоечку и поставим.
В это время в воздухе просвистела металлическая пулька и с сухим треском ударила в доску.
- Поляков, выйди из класса! — мгновенно отреагировал Вениамин Павлович.
- За что? — возмутился Поляков.
- За дверь.
- Почему?
- По полу, милый, по полу! — Вениамин Павлович смотрел на Полякова с ехидной усмешечкой.
- Это не я стрелял.
- А кто же?
- Не знаю.
- Тогда убирайся.
- Не пойду. — Поляков набычился, губы у него подрагивали от обиды. Стрелял действительно не он, а его сосед по парте Юрка Юдин, но выдать товарища было делом самым позорным.
И тут у Вениамина Павловича начало багроветь лицо, широкий шрам медленно вспух, будто его надули изнутри, и черные глаза сделались страшноватыми.
- Выйди вон, орясина! — загремел голос учителя.
Поляков хлопнул крышкой парты, вразвалочку, с независимым и беззаботным видом пошел из класса.
И все же, несмотря на такое бесцеремонное, грубое обращение, ребята не проклинали историка, не призывали на его голову кары небесные. Даже любили. Наверное, потому, что он никогда не жаловался на учеников ни директору, ни завучу, ни классному руководителю. Никогда не делал кляузных записей в дневниках.
Например, он давно заметил, что Робка Крохин с самого начала урока читает какие-то листки, держа их под партой, но Вениамин Павлович пока молчал, делая вид, что его это не касается.
Отличник Солодовников бойко тараторил про всякие прогрессивные деяния Ивана Грозного, про то, какую выгоду это принесло государству Российскому, а Робка, забыв обо всем и ничего не слыша, читал письмо. Богдан видел, что Вениамин Павлович косится в их сторону, хотел предупредить Робку об опасности, толкнул коленом, но Робка только досадливо поморщился, дескать, отстань.
Это письмо пришло еще вчера вечером, и прислал его брат Борька из лагерей. Тем же вечером мать прочитала его, усмехнулась, покачала головой, проговорила:
- Ну волчара, опять посылку требует... Хоть бы раз спасибо написал. И в кого он такой уродился, черт его разберет! — и Люба бросила письмо в коробку из-под печенья, где хранились старые фотографии.
- Чего еще пишет-то? — интересовалась бабка. — Рассказала бы…
- Да ничего! Я ж говорю, посылку опять требует! А я две недели назад выслала! На него не напасешься! Хоть про здоровье поинтересовался бы! Как же, поинтересуется он!
- Ну как же? Неужто ничего не пишет? Вон листков-то сколько? — Бабка волновалась, сверлила Любу глазами.
- Успокойтесь вы, мама! Ничего с ним не станется! Жив-здоров, чего и нам желает! Лес валит, спит в обнимку с пилой «Дружба»!
- Ему там мозги-то вправят, — удовлетворенно хмыкал Федор Иванович. — Тюрьма — не санаторий, там его научат Родину любить!
- Ты помолчал бы, Федя! — оборвала его мать. — Все такие разговорчивые стали, прям деваться некуда.
- Попрошу рот мне не затыкать. Я тоже право голоса имею, — ерепенился отчим.
Матери пререкаться было некогда: она только пришла с работы и собиралась за покупками в магазин.
- Лучше на своего младшего посмотри, — бубнил отчим. — Такой же фрукт растет! Тебя опять в школу вызывают, я в дневнике прочитал. Небось опять что-нибудь нашкодил.
- А ты чего в чужой дневник нос суешь, а? — оскорбился Робка. — Чего суешь?
- Я — твой отчим и имею право!
- Робка, чего ты там опять натворил? — спросила мать.
- Два урока прогулял, только и делов-то!
- Ох, дождешься у меня, лопнет мое терпение! Ты уроки сделал?
- А где мне их делать? Федор Иванович весь стол занял!
- Ну-ка, Федя, освободи стол, — приказала мать.
- Мне наряды составлять надо! — возмутился Федор Иванович. — Послезавтра рабочим зарплату выплачивать! Пусть на кухню идет!
- Не пойду, — упирался Робка. — Там жарко и газом пахнет!
- Ишь ты! Сергей Андреевич на кухне роман сочиняет, и ему не пахнет! — укорил Федор Иванович. — А тебе, видишь ли, пахнет! Тогда к своему дружку иди, к Богдану! Вместе и будете уроки делать!
- Свои наряды и завтра составишь! — Мать спорить не любила, к тому же ей было некогда. Одним махом она сбросила со стола графленые листки, всякие наряды и расписки. Листки веером разлетелись по комнате. Бабка довольно улыбалась беззубым ртом и презрительно смотрела на Федора Иваныча.
- Робка, садись и делай уроки, — ледяным голосом приказала мать, и Федор Иванович почувствовал в этом голосе такие нотки, что предпочел уступить.
Молча, с налившимся кровью лицом, он собирал по комнате листки, бормотал себе под нос: