Потом, когда дети уснут, когда все огни будут погашены, когда зазудит жук, колотясь крылышками в оконную сетку, он еще долго будет лежать с открытыми глазами рядом со своей женой, смертельно измученной за день, притихшей, тоже без сна, коснется ее тела, и она длинными пальцами крепко сожмет его руку, и задумается он, а возможно, и она тоже, что же это такое — животная тяга, биологический инстинкт, удовольствие для подслащения дня, любовь или семейная повинность.
Он бросил взгляд на черные часы — оставалось двадцать семь минут — и мгновенно принял решение.
Вырвал двойной лист из тетрадки по арифметике, отыскал в ванной черный карандаш, которым теща перед обедом подрисовывала себе брови, и жирно, наискосок написал:
«Уехал в командировку».
Придавил лист массивной хрустальной пепельницей. Взял из бара плоскую бутыль виски. Из холодильника — два кирпичика хлеба и кусок сыра. Из шкафчика под кухонным окном — кое-какие жестянки — мясо, рыба, маринованные огурцы и, понятно, кофе.
Пригляделся, не забыл ли чего, и, не припомнив ничего срочного и необходимого, зашвырнул все в большой зеленый рюкзак, застегнул его и поставил у двери.
Тогда пошел в спальню, вынул из шкафа подушку, одеяло, две простыни. Заметил здесь же, в спальне, транзисторный приемник. Взял его. Из ванной вынес пакетик с бритвенными принадлежностями, а в спальне, заглянув в нее еще разок, сгреб в охапку какие-то книжки в ярких обложках.
И укатил.
Так он прибыл в это захолустное селение на взморье и, лишь затормозив у маленького домика, спохватился, что не позвонил другу, не справился, свободна ли его комнатенка.
Он направился к домику, постучался в дверь, но никто не отворил. Тогда он пошарил за ставнем, достал ключ и водворился в этой обители.
Да, еще когда внес пожитки, съездил в ближний магазин и взял ящик пива.
Так четверо суток, хотя он и не вел счета времени, жил он в приморском селении, вставал, когда хотелось, потягивал пиво, когда хотелось, умывался или не умывался, брился или не брился, почитывал, если хотелось, или слушал радио, выходил погулять или отсиживался взаперти, если хотелось, и так во всем — если хотелось и когда хотелось, а не хотелось, то и нет.
Сейчас ему хотелось мороженого и еще хотелось позвонить другу, и неважно было, по какой дороге идти, налево или направо. А поскольку было все равно, он двинулся налево, где стоял киоск.
Он шел не спеша, поглядывая по сторонам, наслаждаясь всем вокруг, как и вчера, как позавчера, как позапозавчера.
Нравилось, что дома раскиданы беспорядочно.
Нравилось, что улиц нет, а одни лишь асфальтированные сельские дороги без тротуаров.
Нравились корявые деревья и колючие кустарники, за которыми порой и домов не видать.
Нравилось, что смуглая длинноногая девица, продававшая в павильончике мороженое, с ее серыми кошачьими глазами ему вовсе не нравится.
Он нащупал в кармане три жетона и поискал еще, эти автоматы заглатывают их, как бешеные, но не нашел и тут же усмехнулся сам себе, поскольку и двух жетонов было много, он хотел сказать другу всего два слова: я счастлив.
У киоска было безлюдно. Будний день, послеобеденное время, редко кто выбирается на пляж. Он удивился, заметив, что со стороны моря приближается какой-то старенький «фиат».
Машина стала у киоска в тот момент, когда он ступил под навес.
Киоск был крохотный, тесная каморка, зато к нему примыкал просторный навес без всяких стен, и приятно было посидеть здесь, так как и ветерком обдувало, и солнце не палило.
В машине прибыли трое, и все трое вышли.
Мужчина — лет пятидесяти с гаком, видимо, отец, женщина — помоложе, тоже приближающаяся к полувеку, вероятно, мать, потому что третьей была молодая женщина — лет двадцати трех, от силы двадцати четырех.
Лишь она одна и купалась.
Родители были при полном параде, лишь она — с мокрыми волосами, свалявшимися в комья, в сыром купальнике, поверх которого была накинута тонкая темная сорочка, и ничего больше, даже не застегнуты пуговицы, и сама сорочка была коротковата и едва прикрывала нижнюю часть купальника.
И ничего как будто такого, разве что взгляд.
Он посмотрел на нее и потом еще.
А она — тоже.
Отец с матерью своим чередом уставились на него, тогда он сказал длинноногой с кошачьими глазами:
— Мороженое.
— Какое?
— Ореховое.
Он ждал, когда продавщица даст мороженое, хотя и сам мог открыть холодильник и взять, она же, сверкнув зеленовато-искристо глазами, не спешила подавать мороженое, и он оперся рукой о стоявший поблизости стул, чтобы удобнее ждать, а то и нарочно, сам того не сознавая. Все трое видели его обручальное кольцо, и ни один из родителей на него не глядел, они смотрели на дочь, с какой стати она смотрит на него.