- Нет, теперь мотать уже поздно, потому что некуда,- спокойно возразил Петр и поднялся, чтобы шагнуть лакеям навстречу.
- Но падре будет buzzerrare,- жалобно запротестовал Джованни, хватая Петра за руку.
- Как всякий отец,- сказал Петр.- А нашему брату это нипочем не может понравиться.
Граф ожидал их в своем кабинете, комнате, полной одних картин: картины висели, стояли, теснились, громоздились на полу и на подставках. Он казался спокоен, и более того - раскладывал пасьянс, постукивая по картам блестящим, остро остриженным ногтем правого указательного пальца, однако то обстоятельство, что на столе, подле его правой руки, лежал стек, а также и то, что после продолжительного молчания он обратился к сыну на "вы", и это прозвучало строго и остраненно-неприязненно после обычного фамильярного "ты", не предвещало ничего хорошего.
- Что вы можете сказать в свое оправдание, молодой человек? - спросил он сына, даже не взглянув на Петра.
- Ничего,- произнес Джованни и, к неудовольствию Петра, напряженно и внимательно следившего за ним, повесил голову.
- Сколько вы заслужили? - спросил граф, хватаясь за стек.
Джованни поднял к нему свои жалкие худенькие ручки.
- Всыпьте мне хоть двадцать пять, но, пожалуйста, не сердитесь на Петра, он здесь новенький и не знает, что позволено, а что - нет.
- Вы сказали - двадцать пять,- прервал его граф,- так подойдите.
На трясущихся ножках Джованни шагнул к отцовскому столу, но Петр опередил его.
- Если тут и должен быть кто-то наказан, так это я, хоть мне и не понятно, за что. Вы сказали, что сейчас - время вольных развлечений, вот мы и развлекались - или не развлекались, Джованни?
- Развлекались, да еще как! - воскликнул Джованни захлебывающимся от восторга голоском.
- С негодяем, который обманул мое доверие и чье имя недостойно обременять мою память, я не намерен разговаривать,- проговорил граф.- Так что собери свои пожитки и отправляйся, откуда пришел.
Граф так резко хлестнул стеком по доске стола, что от этого удара подскочили карты.
- Отец, если вы прогоните Петра, я не захочу больше жить! - воскликнул Джованни и, задыхаясь от судорожных рыданий, упал на колени, являя собой воплощенный ужас и страдание.- Я не хочу больше жить, не хочу! Вы не знаете, папенька, как это было прекрасно и как мы наслаждались! Мы видели палача и голых женщин в окнах, и блох мы ловили, чтоб они сожрали трактирщика, а Петр придумал, как лучше сажать их в коробочку, чтоб они не разбежались, а тот, кого казнили, схватил руками свою голову, когда она отлетела; папенька, дорогой папенька, я буду послушный, буду рано вставать, буду есть овсяную кашу, фехтовать, учить гекзаметры, буду молиться на ночь, только, умоляю, оставьте у нас Петра, он храбрый и сильный, и все-то умеет, и все-то знает, и не позволяет себя buzzerrare, ради Господа Бога, умоляю вас, папенька!
Граф в молчании разглядывал своего сынка, словно впервые видя его, и до какой-то степени оно так и было,- он в первый раз видел его таким прытким, с пылающим лицом, ничем не напоминающим благовоспитанного мальчика, каким он рос до сих пор. Как же поступить? - думал отец. Ведь в конце концов сын здешнего знахаря, очевидно, не оказывает на него такого уж дурного влияния. Ради чего я искал Джованни компаньона, какую преследовал цель? Чтобы его, рохлю, сделать еще более пассивным, еще менее пригодным вступить в этот страшный и беспощадный мир взрослых? Но что делать теперь, как отступить и вывернуться из создавшегося положения? Он медленно перевел взгляд на хмурого и неподатливого Петра.
- А ты что скажешь на это? - спросил он.
- Ничего не скажу. По-вашему, я негодяй и вам со мной не о чем разговаривать.
- Эти слова ты забудь и не дожидайся, что я принесу тебе свои извинения. Я не знал, что ты говоришь по-итальянски.
Петр удивился.
- Я говорю по-итальянски? Ах, да, наверное, говорю. Научился у Джованни.
- За это время? Невозможно,- возразил граф.
- Нет, возможно, папенька! - вскричал Джованни, пожирая Петра пылающими любовью глазами.- Петр magnifico[замечательный (ит.).].
- Это тебе так только кажется,- промолвил граф.- Напротив, я нахожу тут одно из нарушений моих приказов. Я ясно сказал Петру, чтоб он учил тебя здешнему языку, чешскому.
- Но ведь он так и поступал, папенька, я тоже умею по-чешски! - ответил Джованни.- Вы только послушайте, папенька: а теперь мотаем отсюда, слышишь, итальяшка? Фюить, фюить, трада-да!
Несколько минут, что Джованни провел в обществе Петра, дали явный результат, которого не удавалось достигнуть за долгие месяцы обучения.
- Хорошо, попробуем еще раз,- проговорил граф.-А ты, Михаил сопливый, запомни, что, коли не станешь держать в узде свою неуемную заносчивость и своеволие и не выкинешь из головы неуместное и абсолютно бессмысленное понятие, будто нечто собой представляешь и будто все должно быть по-твоему, а каждый обязан помнить твое имя, обычнее которого трудно найти на свете, и если ты вовремя не осознаешь, что ты - ничтожество, пустое место, ничто,- даже менее того, поскольку "ничто" - это, по крайней мере, философское понятие, а ты - обыкновенный невоспитанный шалопай,- я в два счета выгоню тебя из дому. А теперь отправляйтесь, пора фехтовать. Пока не придет маэстро Эспадроне, упражняйтесь одни, но энергично. Марш!
БЫВАЮТ ЛИ У КОРОЛЕВ НОГИ
Таким оказал себя Петр в доме Гамбарини, где провел целый ряд лет с огромной пользой для Джованни и для себя лично. Хотя графа непрестанно раздражала строптивость и упорство, с каким этот подросток настаивал на своих оригинальных воззрениях, и это часто приводило к неизбежным конфликтам и жалобам разгневанных учителей, с которыми граф, к своему крайнему неудовольствию, вынужден был разбираться, но при этом он не мог не замечать и не принимать в расчет, как, благодаря влиянию Петра, быстро развивается и распрямляется его сын; благоговея перед старшим другом, Джованни изо всех сил старался равняться на Петра - касалось ли это фехтования или изучения греческого, стрельбы из лука или из пистолета, игры на лютне или риторики, охоты или турниров, и это состояние непрестанного и полного напряжения всех физических и душевных сил шло на пользу худосочному блондинчику так, как только могут пойти на пользу упорные, с усердием, страстью и одушевлением проводимые тренировки.
Два года спустя, когда Джованни исполнилось двенадцать, а Петру четырнадцать лет, граф представил их императорскому двору, чтоб мальчики освоились в высших сферах общества и, напротив, чтоб высшие сферы привыкли к ним; красивые, но разительно не похожие друг на друга подростки - один изящный, хрупкий, прелестный, словно девушка, а второй - высокий и смуглый, будто дьявол, наделенный даром пленительно улыбаться, так что у дам замирало сердце, а у мужчин вдруг становилось теплее и приятнее на душе,- стали предметом снисходительного внимания скучающих придворных; их появление в высшем свете можно без преувеличения определить как триумф, их называли les indispensables - непременные; les indispen-sables и впрямь обязаны были появляться на любых торжествах, пикниках, garden-party[празднествах в парке (англ.). ], на концертах, спектаклях, турнирах, во время фейерверков или на балах, где они исполняли мелкие пажеские услуги.
Мы называем эти услуги мелкими, ибо они и на самом деле не превосходили их разумения или физической силы - так, например, постоянной обязанностью Петра во время больших торжеств было держаться поблизости от супруги одного чужеземного посла и учтиво подавать ей лорнет, веер или иные предметы, которые эта рассеянная старушка непрестанно выпускала из своих трясущихся ручек; Джованни во время прогулок на природе носил теплый клетчатый плед для той же дамы - все это были мелкие, как мы отметили, услуги, и все же,- если выполнять их изысканно и в соответствии с правилами, принятыми в этих кругах,требовавшие большой осведомленности и ловкости; мальчики проходили тут, скажем прямо и без обиняков, высшую школу придворного этикета.