- Да, тогда она еще не знала о злодеянии, которое мне приписали,- сказал Петр.
Папа, попивая из бокала вино, с интересом слушал этот разговор и отменно развлекался.
- Я говорил, mi fili, что твой рассказ вызвал у меня такое чувство, словно я смотрел трагедию, разыгрываемую на сцене; это чувство укрепилось теперь, когда я слышу не только рассказ, но диалог. В высшей степени странный диалог, если принять во внимание, что двое людей, как утверждает малютка Изотта, не знают друг друга.
- Я беру назад свое ложное показание,- сказала Изотта.- Да, это на самом деле Петр Кукань. Ах, что же такое с нами случилось, что происходит? - Изотта, молитвенно сложив руки, утопавшие в широких рукавах, глотала слезы.
- Не бойся, Изотта, все уладится и снова будет хорошо,- сказал Петр.
- Не будет! - крикнула Изотта.- Никогда уже не будет хорошо. Сказала же я, что ты дьявол, и впрямь, если бы в Страмбу вместо тебя явился сам дьявол, он не смог бы сотворить ничего более страшного, чем натворил ты...
- В Священном писании сказано: "Много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь",- промолвил папа.
Кивнув головой Петру, чтобы тот наклонился, папа снял с его шеи табличку и попытался ее разорвать.
- Руки Моего Святейшества привыкли благословлять, а вовсе не рвать и сокрушать,- сказал он и отдал табличку Петру.- Сделай это сам, неугомонный юноша!
И неугомонный юноша, взяв табличку, разорвал ее пополам, потом на четыре части, потом на восемь. Если мне удастся разорвать еще раз, подумал Петр, это будет знамением, что я все преодолею и выпутаюсь из этой истории.
И ему удалось, но Искуситель тут же подтолкнул Петра разорвать еще раз. Петр собрался с силами, так, как он это сделал только однажды в своей жизни, продемонстрировав в страмбских казармах стрельбу из мушкета правой рукой без опоры; и шестнадцать частей записки хрустнули в его цепких пальцах, и частей стало тридцать две. После этого он с улыбкой взглянул на папу, но не увидел его, потому что от нечеловеческого напряжения перед его глазами поплыли огненные мушки и круги.
Изотта следила за проявлением богатырской силы Петра с холодным высокомерием, но папа только качал головой.
- Accidenti! Accident!! [Здесь: Ну и ну (ит.)] - сказал он.- Тебя, юноша, вскормила не женщина, а тигрица.
- Об этом мне ничего не известно,- сказал Петр с чистой улыбкой неискушенной молодости,- но мысль, что я уничтожаю не только табличку, но и подлую клевету, которая запятнала мое имя, удесятерила мои силы.
Петр швырнул обрывки бумаги в камин, где тлело дубовое полено, после чего повернулся к Изотте и проговорил медленно, подчеркивая каждое слово:
- Прими к сведению, Изотта, что твоего отца убил не я, а Джованни Гамбарини! Изотта вскрикнула.
- Он, кажется, говорит правду, но это государственная тайна,- заметил папа.
Изотта, побледнев, медленно опустилась на колени, словно земля уходила у нее из-под ног, и, стоя на коленях, опираясь обеими руками об пол, низко склонила голову, так что казалось, будто она превратилась в маленький несчастный серый комочек.
- Что с тобой, Изотта? - воскликнул Петр.- Какое тебе дело до этого глупого трусливого негодяя, которому мы при первом удобном случае свернем его слабенькую цыплячью шею!
- Джованни - мой супруг,- вымолвила Изотта.
ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ, ЕСЛИ ПАПА РАЗГНЕВАЕТСЯ
Кажется и, более того, даже очевидно, что после убийства герцога Танкреда между Страмбой и Римом началось оживленное движение. Мы уже прекрасно знаем, что как только в герцогском дворце отзвучали выстрелы, направленные против преданных герцогу людей, в путь к Вечному городу отправилиcь Петр из Кукани и капитан д'0берэ с двумя солдатами. Нам также известно, что несколько часов спустя, быть может, под утро или несколько позднее, в том же направлении поскакал и посыльный банковского заведения Тремадзи, и хотя Петр и капитан имели перед ним преимущество во времени, он опередил их на пять минут. Из слов папы явствовало, что новоиспеченный правитель Страмбы, едва лишь он воцарился на троне и поогляделся,- отрядил в Ватикан гонца, вручившего Его Святейшеству искусно составленное послание, полное смирения и благочестивых намерений. Поскольку молодой граф Джованни Гамбарини был, мягко говоря, юношей нерассудительным и в политических делах несведущим, мы полагаем, что это послание, весьма укрепившее его положение и принесшее ему громадную пользу, было написано под диктовку мудрых наставников, вернее, одного из них, кого именно, мы тоже хорошо знаем; увы! - Джованни Гамбарини, безумец и сумасброд, вскоре после того, на сей раз действуя по собственному усмотрению, отправил в Рим еще одного гонца с другим письмом, которым и испортил все дело.
О втором послании, сыгравшем столь роковую роль, папа узнал от принцессы Изотты, которая, то стоя на коленях, то смиренно сидя на полу, скорбным голосом рассказывала Его Святейшеству и Петру свою историю. Вот что она поведала.
Как только известие о смерти герцога Танкреда настигло мать Изотты, герцогиню Диану, и ее дядюшку-кардинала,- первым, кто сообщил им об этом, был, по всей вероятности, сам Петр, если он говорил правду,- путешественники прервали путь и вернулись в Рим, в резиденцию кардинала на виа Альдобрандини, где Изотта была оставлена на попечение Мадонны Чинти, вдовы бывшего страмбского посла в Париже, и кардинальского евнуха мавра Броньоло, немого великана, который мог переломить подкову не только рукой, но и перекусить ее зубами - этот гигант разорвал бы табличку, над которой потрудился Петр, не на тридцать две, а на шестьдесят четыре части, и притом четырьмя пальцами.
Ну так вот, дядюшка кардинал и герцогиня Диана вернулись из прерванной поездки вечером того же дня; кардинал был мрачен и встревожен, а герцогиня неприветлива и раздражена, ибо, как только стало известно, что молодой граф Гамбарини неповинен в смерти герцога Танкреда, убитого предательской рукой Петра Куканя из Кукани, они преисполнились вполне обоснованных опасений, гадая, смирится ли Святой отец с этой новой ситуацией и признает ли Джованни Гамбарини в роли нового правителя Страмбы.
Никогда еще Изотта не видела свою мать-герцогиню в столь мрачном настроении. Она то погружалась в апатию, плакала, молилась и клялась, если все обойдется благополучно, пожертвовать свои лучшие платья деве Марии де Монти, то ее вдруг снова охватывала дикая ярость, она рвала носовые платки и ожесточенно повторяла одну и ту же ненавистную Изотте фразу: "Я говорила, все время говорила, но никто меня не слушал".
- Что же говорила твоя матушка? - спросил папа Изотту.
- Да ничего, собственно, она же была в Риме, а отец в Страмбе, зато она слала ему письмо за письмом,- ответила Изотта.- И в письмах этих не переставала убеждать его испросить прощения у Вашего Святейшества, недовольного переменами в Страмбе, и вымолить у Вашего Святейшества нового capitano di giustizia, no возможности еще более сурового, нежели был тот, прежний, горбатый. И чтобы отец усмирил оппозицию, которая в Страмбе против него нарастала и которую возглавлял Гамбарини, пообещав ему мою руку. Ничего из этого не вышло, а когда все случилось так, как это известно, мама впала в исступление, а дядя хмурился, опасаясь, что наступают времена политических сумерек для нашего рода, а вместе с тем и конец его карьере.
- Прозорливый муж твой дядя, да и твоя матушка, Изотта, тоже мудрая женщина,- сказал папа.- Но теперь я хочу знать, что было дальше, после смерти герцога Танкреда.
Тогда Изотта рассказала следующее.
Прошло немного времени, и самые скверные опасения дяди Изотты подтвердились. Святой отец заявил ему прямо и без околичностей, что Изотту последний отпрыск страмбской ветви д'Альбула - он намерен послать в монастырь ди Торре де Спеккьо; хотя согласие между Ватиканом и Страмбой было полным, но Святой отец не хотел, чтобы Джованни Гамбарини укрепил свое новое положение браком с единственной дочерью последнего законного властителя, так, по крайней мере, Изоттин дядюшка-кардинал растолковал причину этого папского решения.