- Сидите, не вставайте, пусть они не думают, что мы жаждем узнать, что они хотят нам сообщить,- сказал капитан д'0берэ.
Алессандро Барберини ехал впереди, очевидно, он был признанным выразителем мнения оставшихся перуджанцев, опрятный мальчик Акилле тоже был среди них. Барберини притворился веселым и дружески кивнул Петру и капитану.
- Я делал все возможное и пробовал убедить ребят, что их долг остаться на службе у Вашего Высочества, но - увы! - сообщил он, подъезжая.- Однако я вместе с моими ближайшими друзьями остаемся верны своему обязательству и ожидаем дальнейших приказов Вашего Высочества.
- Немного же вас осталось,- сказал капитан д'0берэ, медленно вставая на свои длинные ноги,- для чего вы теперь нам нужны?
- А вот для чего,- сказал Алессандро Барберини и, размахнувшись копьем, со всей силой вонзил его капитану д'0берэ в грудь.
Петр взвыл, как будто копье пронзило его собственное тело; в тот же миг перуджанские дикари набросились на него и в мгновение ока связали руки за спиной, а капитан д'0берэ, рухнувший на ствол вывороченного бурей дерева, медленно опускался на землю, пока не уткнулся в нее стальным острием копья, выходившего сзади между лопатками.
- J'ai bien dit ca,- простонал он, когда Алессандро Барберини, упершись ногой ему в грудь, вытаскивал копье из раны. Тут изо рта у него брызнула тоненькая струйка крови, он закатил глаза, голова упала на землю, и капитан скончался.
"J'ai bien dit ca",- таковы были последние слова капитана д'0берэ. Это означало: "Я так и знал". Капитан д'0берэ был человек простой и не имел склонности к эффектным предсмертным изречениям.
- Зачем ты это сделал, зачем ты это сделал, ты, изверг, ты, выродок? кричал Петр, сопротивляясь и отталкивая солдат, которые держали его.
- Потому что он нам только бы мешал,- сказал Алессандро Барберини, улыбаясь.- И я хотел его отблагодарить за всех "лоботрясов", "лодырей" и "сопляков", которыми он меня угощал, зато вы можете принести нам большую прибыль, потому что, кроме вас, есть еще один герцог Страмбы, настоящий, и в отличие от вас он не сидит без гроша, он будет нам признателен за то, что мы приведем к нему Ваше Высочество живым, в надлежащем виде, как вола на веревочке, когда его ведут на убой.
Указав хлыстом на тело капитана, он сказал:
- Закопайте эту падаль.
- Будь проклято все на свете! - кричал Петр, задыхаясь от глубоких и страшных всхлипываний, которые не мог в себе подавить.- Будь проклят, проклят!
- Ahime! Ahime! Oh! Madonna Santissima aiuta-temi! [Горе мне! Горе мне! О святая мадонна, помоги! (ит.) ]- хныкал, насмешничая, Алессандро Барберини.Хорошенького героя захватили мы в плен! Нечего сказать! Но на вашем месте, Высочество, я бы не проклинал этот свет, потому что в вашем положении долго им пользоваться не идется.- И он дважды ударил Петра хлыстом по лицу.- Это тебе, собака, за изверга и за выродка. Будь благодарен еще, что дешево отделался. А теперь наверх к Страмбе, avanti! [Вперед! (ит.)]
Так начались мучения Петра.
Он шел пешком между двумя всадниками, Алес-сандро и Акилле, который пересел на его лошадь; руки у него были связаны за спиной, горло сжимала веревка, оба конца которой перуджанцы прикрепили к своим седлам; но не этот позор и унижение, не этот постыдный карикатурный проигрыш причинял ему невыносимую боль и горе, он страдал только из-за смерти капитана д'0берэ; от мысли, что уже никогда не увидит его, что никогда не услышит его французских ругательств и изречений, никогда не сядет с ним за стол поесть попьетт, потому что доброго капитана д'0берэ уже нет в живых, его сердце сжималось так, что он едва дышал, и ему не хотелось уже ничего, кроме того, чтобы побыстрее умереть и ничего не чувствовать. Повязка на голове Петра опять пропиталась кровью, крепко связанные руки онемели, его била такая лихорадка, что он был вынужден сжать челюсти, чтобы не стучать зубами. А молодые люди двигались быстро, не разбирая дороги, были веселы, шутили и балагурили, не сомневаясь, что их ждет богатая награда, и подгоняли своего пленника древками копий.
После полудня они пересекли границу Страмбского государства, и Петру вдруг привиделась Изотта в одеянии послушницы - она стояла у дороги и показывала ему язык; потом крестьянин, сидящий на ослице, превратился в папу и протянул Петру ногу, чтобы тот ее поцеловал; потом он шел сквозь строй знакомых людей, которые сливались и исчезали, чтобы появиться в другом месте; они ухмылялись, гримасничали, показывали Петру задницы - среди них был и иезуит с желтыми мешками под глазами, а также очкастый подеста города Перуджи, Финетта с обнаженной грудью и маленьким кинжалом в руке, покойный император, герцог Танкред; герцог Танкред в великолепной одежде с пятном вина на груди внезапно исчез, а на его месте оказался мужчина с топором в руке и с корзиной за спиной, по виду горец, заросший щетиной; неприветливый, он окинул Петра и его конвой хмурым взглядом из-под нависших бровей. Когда Петр приблизился к нему, горец исчез, но грубых и суровых людей, подобных ему, вблизи дороги появлялось все больше и больше - одни стояли поодиночке, другие группами выходили из-за кустов, из-за деревьев, сбегали с косогоров, вылезали из оврагов, при этом по дикому предсумрачному краю послышался и зазвучал, распространяясь во все стороны и эхом отражаясь от холмов и горных вершин, протяжный непрерывный вопль, подобный крику сычей, сначала невнятный, но постепенно преобразующийся в более точную звуковую форму, так что уже можно было разобрать, что это одноединственное короткое слово, состоящее из двух слогов, непрерывно повторяется невидимой толпой, рассеянной повсюду: "duca, duca", что значит: "герцог, герцог". На горизонте, на вершине горы, подобной сосновой шишке, вспыхнул костер, а в шуме людских голосов раздалось протяжное пение пастушьих рожков. И все это видел и слышал не только Петр, охваченный лихорадочными галлюцинациями, но и те, кто волочили его на веревке,- миловидный Алессандро Барберини и опрятный мальчик Акилле, поэтому они забеспокоились и умерили ход своих лошадей, а Петр, наоборот, выпрямился и пошел быстрее; он понял, что делается: это была Страм-ба, его Страмба, которая узнала его, приветствует и посылает навстречу голоса своего народа.
- Что это за люди,- спросил один из парней, шедших сзади Петра,- и почему они все на нас смотрят?
- Может, разбойники? - спросил весьма обеспокоенный Акилле.
- Что разбойникам может быть нужно от нас? - сказал Алессандро.
Но тут уже вся дорога заполнилась людьми, и они вынуждены были остановиться.
- Кого вы ведете? - спросил какой-то старик с белой бородой, которая, очевидно, никогда не знала ножниц, вооруженный более чем основательно, потому что в обеих руках он держал по пистолету, через плечо у него было переброшено ружье, а за поясом торчал нож.
- Какое тебе до этого дело, старик? - ответил Алессандро.
- Они только предполагают, что кого-то ведут,- сказал Петр,- в действительности это я веду их.
- Куда это ты нас, скотина, ведешь? - с притворным смехом переспросил Алессандро, явно испугавшись.
- Туда, куда следует вести изменников и убийц,- сказал Петр,- в застенки и на эшафот.
Алессандро поднял хлыст и хотел было ударить Петра, но кто-то спрыгнул сверху с дерева прямо ему на спину, свалил его с лошади, и в страшном шуме, поднявшемся в эти минуты, и в возгласе "duca, duca", что нарастал, как морская волна во время шквала, в треске ветвей и топоте приближающихся ног раздались выстрелы, со страшным свистящим звуком пролетели стрелы, а потом послышались крики отчаяния и боли. Горцы стекались из леса, словно вода из прорвавшейся запруды,- дикие, свирепые,- им не было числа, и все они бросились на перуджанских парней с такой яростью, что потасовка эта кончилась, не успев начаться. Опрятный мальчик Акилле, пронзенный стрелой, пущенной в спину, еще какое-то мгновение сидел на лошади, будто бы от удивления болезненно искривив рот, прежде чем полетел головой вниз. Пока Петру перерезали путы, старец с белой бородой опустился перед ним на колени и, обняв Петра, приветствовал его приход, называя сиятельством и спасителем; а тут уже на месте кровавых действий появились и женщины, и одна из них, схватив руку Петра, стала ее целовать, плача и причитая: