Опасался он не напрасно, новоиспеченный супруг стоял совсем рядом и наверняка слышал мои слова. Я-то уж точно обрадовалась этому обстоятельству и добавила:
— Ну, теперь-то вы исполнили свой долг перед покойным. То-то он радуется, глядя на нас с небес!
— Изабелла, хватит, — батюшка подхватил меня под руку и поспешно оттащил в сторону, — как ты себя ведешь?
— Что вам теперь-то опасаться? — я пожала плечами, — развод запрещен церковью. Что сделано, то сделано.
— Изабелла, перестань, — не отличаясь оригинальностью, произнес он, — пойдем отсюда. Не годится выяснять отношения в святом месте.
С этим я согласилась, так как вспомнила о накрытом столе. Голод уже давно давал о себе знать. А чем дольше мы будем препираться, тем голоднее я буду.
После праздничного обеда (гости ведь считали совершенное праздником, в отличие от меня), все вернулись в парадную залу, где предполагались танцы. Для этой цели батюшка пригласил музыкантов, хотя обычно предпочитал этого не делать, говоря, что они дерут совершенно сумасшедшие деньги. Это лишний раз убедило меня в том, как он стремится сбыть меня с рук. Ну что ж, батюшка, ваше желание исполнилось.
Танцевать мне нравилось, хотя я не особенно преуспела в этом искусстве. Учителя танцев для меня нанимали как раз перед первым балом, и тех уроков, которые он успел мне дать, было явно недостаточно. Я бы усвоила их в совершенстве, если б учитель побыл подольше, но увы, на большее у отца не было средств. Так что, танцую я очень средне.
Меня часто приглашали и приходилось лезть из кожи вон, как выразилась Эмили, чтобы не ударить лицом в грязь. Поэтому, танцы доставили мне массу неприятностей и лишнюю головную боль, а об удовольствии говорить не приходилось. Наконец, я взмолилась у небес о передышке. Я уже устала считать шаги и наблюдать за остальными, чтобы не выкинуть какое-нибудь коленце.
Но только я вздохнула с облегчением, как ко мне подошел еще один любитель размять косточки и пригласил меня на менуэт. Вот тут-то я взвыла, про себя, конечно. Менуэт — тот танец, который давался мне особенно плохо. Без слез нельзя было смотреть на мои потуги. Я открыла было рот, чтобы сказать, что не пойду, что у меня болит голова, живот, руки — ноги отваливаются, и вообще, мне плохо, сейчас грохнусь в обморок. Все, что угодно, на выбор. Но негодный Альфред подтолкнул меня вперед, шепча:
— Поди, развлекись.
И он называл это развлечением! Я попыталась состроить более приличное выражение лица, чтоб гости не подумали, что меня пытают, и отправилась в центр залы. Тот, кто выдумал менуэт, обладал изощренной способностью к пыткам. Так, нужно сосредоточиться, Шаг вперед, поворот, потом приседание. Или наоборот? Поклон или приседание? Господи, этот танец сведет меня в могилу!
— Ваша светлость, — заговорил мой временный кавалер, — вы — самая восхитительная женщина из всех, которых я встречал когда — либо.
Боже, у него еще и остается сил на разговоры! Еще и комплименты делает! Толку мне от них! Лучше бы пригласил кого-нибудь другого для этой цели. Я стиснула зубы, вспоминая, успела я присесть или нет, а он не унимался и разливался соловьем. Кажется, ему не нужно было и думать, чтобы совершать какие-то движения. Он все делал машинально. Вот оно, наивысшее мастерство! Мне до него как до неба.
Я пыталась улыбаться и молчала. Пыталась, потому, что нужно же было как-то реагировать на его слова, иначе он подумает, что я глухая или умственно отсталая. А также, не нужно было ничего говорить. Улыбаешься, значит, слышишь, значит реагируешь, значит тебе нравится, наконец. Я не знаю, каким образом связаны ноги и рот, но у меня они были связаны напрямую, особенно когда я танцевала менуэт. В такие моменты я могла делать что-то одно: либо танцевать, либо говорить. Начну делать это одновременно, споткнусь, потеряю темп, забуду, что нужно поклониться или повернуться. Нет, пусть болтает, лишь бы не заставлял меня отвечать.
Впрочем, я и слушала-то его вполуха. Слышала лишь одно слово из двадцати и то, сомневалась, правильно ли я его расслышала. Так что, он мог говорить все, что вздумается. Говори он мне, что я ужасная, страшная как смертный грех ведьма, я все так же бы улыбалась.
Наконец, танец, точнее, пытка закончилась. Мой кавалер поклонился напоследок, расцвел обворожительной улыбкой и произнес:
— Вы великолепно танцуете, ваша светлость.
Он что, издевается? Я не успела перевести дух после менуэта, а тут еще и это! Я прекрасно танцую? Да корова на льду танцевала бы лучше. Изящней, что ли, грациознее.
— Благодарю вас, месье, — отозвалась я, сказав именно то, что следовало сказать и отошла в сторону, чтоб без помех поскрипеть зубами.