Его невыразительное, мѣщански-тупое, писарского типа лицо дѣйствительно чѣмъ-то напоминало знаменитаго русскаго писателя. Обходя вокругъ амбарчика, красногвардеецъ что-то мурлыкалъ. Я прислушался.
«Въ тиши ночной, Въ тиши глубокой, Качался филинъ совоокай».
Намъ сначала дали по куску хлѣба. Хлѣбъ былъ черный, какъ деготь, и съ остреями овса и ячменя. Кое-кто началъ жевать его;
потомъ выплюнули осторожно въ руку и бросили. Затѣмъ передъ каждымъ поставили по мисочкѣ съ горячей водой. Вода была мутная, плавало немного какой-то шелухи. У себя я нашелъ три гречневыя крупинки и я былъ изъ самыхъ счастливыхъ. Нѣкоторые попили воды, но большинство къ хлѣбу и «кашѣ» не притронулось.
Что чувствовали при этомъ вернувшіеся изъ плѣна солдаты — я не могу сказать. Но я не рѣшался взглянуть въ ихъ сторону, чтобы не встрѣтить взгляда крайняго отчаянія.
Слѣдующимъ номеромъ было посѣщеніе агитаціоннаго пункта, куда насъ пригласили сейчасъ-же послѣ обѣда. Агитаціонный пунктъ находился въ томъ зданіи, гдѣ при старомъ режимѣ помѣщался собственно питательный пунктъ.
Но послѣ революціи изъ этого зданія рѣшили отпускать не тѣлесную пищу, а духовно-революціонную. Въ громадной столовой стояло множество прекрасныхъ никкелированныхъ кубовъ для полученія кипятку; теперь они всѣ были покрыты темнымъ налетомъ; раскрытыя кухни представляли мерзость запустѣнія.
Въ комнатахъ, гдѣ жилъ раньше служебный персоналъ, помѣщались агитаторы.
Одинъ изъ нихъ вышелъ насъ поучать. Это былъ студентъ въ форменномъ пальто; вмѣсто оборванныхъ пуговицъ виднѣлись англійскія булавки. Голова была всклокочена, одна щека — ярко красная: агитаторъ видимо только что проснулся. Чтобы откинуть волосы, упорно лѣзшіе въ глаза, студентъ все время трясъ головой.
Десятка два солдатъ окружили его.
— Товарищи, вы находитесь сейчасъ въ самой свободной странѣ. Земля принадлежитъ крестьянамъ, фабрики и заводы — рабочимъ. Теперь никто не въ состояніи вырвать у васъ вашъ кусокъ хлѣба. Вы сами станете ѣсть его. Вы не станете помирать отъ голода, какъ помирали отъ царскаго режима. Долой паразитовъ! Да здравствуетъ вождь пролетаріата Ленинъ!..
На этомъ рѣчь кончилась. Солдаты стояли, уныло повѣсивъ головы. Они походили скорѣе на обвиняемыхъ, чѣмъ на жителей самой свободной страны. Всѣ разошлись въ гробовомъ молчаніи.
Послѣ митинга, ѣхавшіе въ Москву сгрузили съ поѣзда вещи и отнесли ихъ на вокзалъ. Такъ какъ времени было много, я пошелъ погулять. Около депо, вдоль путей, чуть не на версту, тянулась площадка. Она была завалена грузовыми, лазаретными и легковыми автомобилями. Это были дорогія, англійскія машины, гнившія и ржавѣвшія на открытомъ воздухѣ, безъ всякаго присмотра.
На обратномъ пути, на площади, передъ вокзаломъ, мнѣ повстрѣчался господинъ въ дорогомъ костюмѣ, съ уютнымъ брюшкомъ, съ очень жизнерадостными глазками и золотой цѣпочкой на бархатномъ жилетѣ. Онъ былъ окруженъ красногвардейцами.
— Кто это? — справился я у пожилого человѣка въ поддевкѣ.
— Комиссаръ.
По указанію комиссара, красногвардейцы бросались на прохожихъ и приводили ихъ къ нему. У схваченныхъ отбирали золотыя н серебряныя вещи. На моихъ глазахъ привели высокую дѣвушку съ тонкими бровями и темными, какъ фіалки, глазами.
Свои аметистовыя сережки она отказалась снять. По знаку комиссара одинъ кпасногвардеецъ бросился къ дѣвушкѣ и выдернулъ серьги, порвавъ мочку ушей. Показалась кровь.
Толпа тихо ахнула.
— Что такое? — спросилъ я у человѣка съ судейскими пуговицами.
— Золото реквизируютъ, чтобы Германіи заплатить. Изъ Москвы присланъ.
Дѣвушку арестовали. Она стояла, прижавъ къ уху носовой платокъ.
Я осмотрѣлся. Ни звука, ни движенія протеста. Подавленный, я удалился отъ смоленскаго Шейлока.
Я пошелъ на вокзалъ; тамъ уже меня ждали попутчики.
Распредѣлили роли — одни отправились получать разрѣшенія на право въѣзда въ Москву, другіе пошли за билетами. Меня оставили стеречь вещи. Я сидѣлъ за большимъ столомъ въ залѣ перваго класса и, отъ нечего дѣлать смотрѣлъ, какъ громадный мужчина пилъ чай съ малюсенькимъ кусочкомъ сахару.
Кругомъ двигалась толпа; много было вооруженныхъ людей:
винтовки, шашки, револьверы, бомбы.