Выбрать главу

Вика потягивала коктейль, она слегка опьянела, ей было хорошо.

— Слушай, Вика, это колоссально! — говорил возбужденно Сергей. — Мама передала мне для чтения рукопись деда. Понимаешь, там его юность. Ему примерно столько, сколько нам сейчас. Он описывает свое время, девятнадцатый и двадцатый годы в Крыму, когда там были белые. Только окончил читать первую главу — и твой звонок.

— И ты бросил читать? — сказала она, кокетливо улыбаясь.

— Да.

— Чтобы увидеть меня?

— Да.

Вика опустила свою ладонь на его пальцы, лежавшие на столе, и слегка прижала их.

— Это ценно, Сереженька, — сказала она.

Сергей вспыхнул:

— Я хочу поцеловать тебя.

Когда-то Сережину мать покорила беззаветная рыцарская преданность его отца, но и Вика, человек иной души, живя в другом времени, прониклась поклонением своего друга, оно задело ее. В юноше природа чудесным образом повторила деда с его благородством, добавив отцовскую преданность даме сердца.

— Это ценно, Сереженька, — повторила она.

То, что Сергей оставил ради нее чтение рукописи деда, очень тронуло Вику. Она знала: с дедом у него связано детство и самое начало отрочества. Сергей много рассказывал ей об этой поре. Ее смешило и трогало: взрослый парень, а говорит о чем! Не пытается доказать, как другие молодые люди, с которыми она встречалась до Сергея, что он уже мужчина.

Как-то они пошли в театр. Смотрели «Правда хорошо, а счастье лучше». Ей нравились пьесы Островского, и особенно, если конец счастливый.

После театра Вика возвращалась просветленная.

— Как хорошо все получилось. Вышла Поликсена за любимого, — говорила она. — Правда, случай помог. Не зря купчиха… как ее?

— Мавра Тарасовна, — подсказал Сергей.

— Да, Мавра Тарасовна. Не зря она говорила бедному жениху Платону, который все за правду стоял, что если бы не случай, то он бы со своей правдой плакался всю жизнь. Правда, мол, хорошо, а счастье лучше. А ты, Сережа, на Платона похож. Правдолюбец.

— Вика, а ты смогла бы, как Поликсена, за бедного выйти? — спросил Сережа.

— Почему бы и нет? Была бы такая богатая, как она… А все-таки видишь: правда хорошо, а счастье лучше.

— Вика, так это же принцип купчихи. Она и обмануть может, лишь бы денег побольше хапнуть. Они для нее — счастье. А для Платона сперва — правда. Два мировоззрения.

— Правда! Правда! Правда!.. — капризно воскликнула Вика.

Ее всегда коробило, как она говорила, «умничание» Сергея. Не раз бывало, что он советовал ей: «Прочти, обязательно прочти эту книгу, никогда еще такой не было, уникальная вещь». После уговоров она прочитывала. «Ну как?» — спрашивал Сергей. Отвечала: понравилось то-то и то-то. Он вздергивал на лоб брови, вскидывал руки: «Слушай, ты же идею не поняла!» или «Главное не усекла!».

Похожее говорилось после фильма, спектакля…

И вот на этот раз Вика вспыхнула: горючий-то материал все время подливался:

— С тобой просто скучно! — Она круто повернулась в противоположную сторону и заторопилась прочь от Сергея.

— Вика, куда ты?

— Не смей за мной идти!

СЕРГЕЙ. ПРИДОРОЖНЫЙ

Самолюбие и вспыльчивость Сергея тоже достались ему от деда, и слова Вики: «Не смей за мной идти!» — продолжали звучать у него в ушах. Это конец! Простить такое невозможно! И ведь не права она, не права!

Сергей даже спросил у матери, не говоря о своей ссоре с Викой, как понимает она эту пьесу Островского. По существу, ее мнение совпало с его, но Сергей разочаровался. Жила у него слабая надежда, что мать не согласится с ним, примет сторону Вики. Может быть, тогда (он верил в материнское понимание литературы), признавая себя неправым, он позвонил бы Вике.

В снах он видел Вику, часто просыпался. Думал о ней. Вспоминалось только хорошее из того, что было между ними. Ему слышалось Викино «Сержик» — и нежное, и лукавое, и сердитое, но все равно милое для него.

Иногда она говорила: «Ты уверяешь, что любишь меня, а я вот проверю сейчас» — и припадала ухом к его груди — послушать удары его сердца. «Нет, обманываешь, оно бьется слишком ровно», — говорила она.

Все это было мучительно.

Окно Сергея выходило на Садовую, и ночью комнату заполнял темно-желтый отсвет уличных фонарей, угнетающий Сергея. Он включал торшер у тахты. Его яркое свечение мигом вытесняло желтизну. Сергей вставал и ходил, ходил, ходил… Хотел изнурить себя ходьбой, потом упасть в постель, уснуть крепко, без сновидений.