Генерал Деникин среди причин провала корниловского движения называет и "нравственную подавленность офицерства, укоренившуюся интуитивно в офицерской среде внутреннюю дисциплину и отсутствие склонности и способности к конспиративной деятельности". Последним качеством в российском обществе 1917 года обладали только профессиональные "левые" экстремисты (большевики и "левые" эсеры, причем первые - с более далеко идущими планами, чем вторые). Утопизм крайних сил относился к их программе-максимум, к строительной, мнимоконструктивной части их идеологии, В политической же тактике они (по крайней мере большевики) были реалистами. Все остальные политические движения постфевральской России просто жили - большевики и те, кто примыкал к ним вплотную, жили, чтобы захватить власть.
Укрепить положение Временного правительства эсер Керенский генералу Корнилову не позволил, опасаясь, по-видимому, реставрации монархии и потери власти. Между тем, по свидетельству генералов - участников движения, в нем было очень мало монархистов; большинство готовилось лишь оказать сопротивление ожидаемому большевистскому выступлению или предупредить его. "Один только лозунг выяснился совершенно твердо и определенно - борьба с Советами" (все более большевизирующимися), - пишет Деникин.
По-видимому, судя по ряду воспоминаний и фактов, последнее царствование скомпрометировало себя в России настолько, что и монархисты по убеждениям "никакой нежности к династии не питали" (генерал Краснов). Даже крайний из "правых", В. Пуришкевич, говорил на суде большевистского трибунала: "Но как мог я покушаться на восстановление монархического строя - который, я глубоко верю, будет восстановлен, - если у меня нет даже того лица, которое должно бы, по-моему, быть монархом? Назовите это лицо. Николай II? Больной царевич Алексей? Женщина, которую я ненавижу больше всех людей в мире? Весь трагизм моего положения как идеолога-монархиста в том и состоит, что я не вижу лица, которое поведет Россию к тихой пристани".
Среди приверженцев Корнилова в Петрограде были и трехсторонние провокаторы: от Керенского, от Советов, от большевиков. Об аморфной петроградской "организации", так и не оказавшей корниловцам-армейцам никакой действенной помощи, Деникин пишет: "Состав ее был немногочисленным и чрезвычайно пестрым;
политическая программа весьма растяжима, и даже само наименование группы не выражало точно существа политических взглядов ее членов, так как, по словам руководителя группы, "в республиканском центре разговоров о будущей структуре России не поднималось; к а з а л о с ь е с т е с т в е н н ы м, ч т о Р о с с и я д о л ж н а б ы т ь р е с п у б л и к а н с к о й, о т с ю д а и п о ш л о н а з в а н и е Р е с п у б л и к а н с к и й ц е н т р"" (разрядка моя. Д.Ш.).
При приеме в организацию ""никого не спрашивали, во что веруешь; достаточно было заявления, о желании борьбы с большевизмом и о сохранении армии". Первоначально руководители Республиканского центра ставили себе целью "помощь Временному правительству, создав для него общественную поддержку путем печати, собраний и проч.", потом, убедившись в полном бессилии правительства, приступили к борьбе с ним, участвуя в подготовке переворота".
К концу августа Республиканский центр числил в Петрограде до 4 тысяч человек и располагал известными средствами, предоставленными ему рядом состоятельных лиц. Кроме этой расплывчатой группы, организационно почти не оформленной, существовал еще Главный комитет офицерского союза с конспиративным центром во главе. О нем генерал Деникин говорит: "Не задаваясь никакими политическими программами, комитет этот поставил себе целью подготовить в армии почву и силу для введения диктатуры - единственного средства, которое, по мнению офицерства, могло еще спасти страну".
Работа комитета в основном велась незаконспирированно. Временное правительство знало о ней и относилось к ней отрицательно; Керенский и Брусилов (до вступления Корнилова в должность Верховного главнокомандующего) попытались даже связать работу Главного комитета офицерского союза с... Советами рабочих и солдатских депутатов, так что к моменту выступления Корнилова офицерский союз не располагал ничем, кроме намерений и предполагаемого сочувствия фронтовых офицеров. Генерал Деникин, перечисляя имевшиеся, по его убеждению, в августе 1917 года "реальные средства в руках тех, кто хотел перестроить тонувшую в дебрях внутренних противоречий верховную власть, чтобы спасти страну от большевизма", заключает: "Но в пределах этих ничтожных технических средств всякая активная и тем более насильственная борьба была заранее обречена на неуспех, если она не имела широкого общественного основания". О н а е г о н е и м е л а -вот основной ключ к трагедии.
Со стороны умеренных и либеральных кругов, от октябристов до членов партии народной свободы (кадетов), представлявших буржуазию, бюрократию и широкие слои разнообразной интеллигенции (деятелей умственного труда), Деникин определяет это отношение так: "С о ч у в с т в и е, н о н е с о д е й с т в и е (разрядка моя. - Д. Ш.).
Со стороны всех слоев общества, расположенных влево от кадетов, от либеральной интеллигенции, - неприязнь, антипатия, ненависть, непроходимые дебри неведения и безразличия в толщах народа, не затронутых фронтовыми интересами и политическими страстями.
"Сочувствие, но не содействие" - характернейшее отношение тогдашней и нынешней российской "публики" (образованной части общества) к лицам и группам, пытающимся делом, энергично, твердо отстаивать ее же, этой части общества, идеи. Антипатия (но не противодействие, не борьба) по отношению к лицам и группам, чьи устремления носят роковой для общества, для страны и для них, либералов и демократов, характер.
Февральская демократия непрерывно оглядывалась то вправо, то влево, без конца (умозрительно, наугад) подсчитывала, какое количество людей думает так, как она, а какое иначе. А в жизни (и, следовательно, в истории) бывают минуты, когда человек не вправе изменять самому себе, своему чувству правды и целесообразности, даже если с ним не согласны все. Такая решимость, разумеется, не оправдывает наперед вершителя злого дела, которое не становится лучше от убежденности преступника в своей правоте. Дело должно быть достойным. Но отсутствие такой решимости не оправдывает и человека, не посмевшего отстаивать правое дело только потому, что он не решился драться с его противниками, составлявшими некое большинство (или меньшинство). По-видимому, пассивность или активность (безответственность и ответственность) сами по себе ничего не решают: в каждом случае они неотделимы от дела, которое осуществляется или не осуществляется тем или иным человеком (группой или организацией).
В корниловском движении вся сочувствующая ему часть общества не действовала, а выжидала, не беря на себя ответственности за резкий поворот событий. Кроме того, как и по отношению к антитеррористической политике Столыпина, преобладающая часть даже и умеренно либеральной общественности не принимала и самого "военно-полевого", "чрезвычайного" языка требований Корнилова. Между тем они, эти его требования, "в простом преломлении военного мышления получали форму весьма элементарную: с большевиками или против большевиков" (Деникин). И следовало быть п р о т и в.