А Терри любил школу. Все любил, даже математику. Его мама раньше работала в школе и теперь занималась с ним дополнительно. Отец умер, когда Терри был еще маленьким, а его мама недавно взяла и вышла замуж за Гарольда Уэббера, он занимается нефтью. Терри его терпеть не может, придурка. Уэббер заставил мать Терри уйти из школы и сидеть дома с детьми, и тогда она решила открыть портновское ателье, но он и этот ее бизнес прикончил и все ткани велел выбросить, потому что, дескать, о семье должен заботиться мужчина, а женщина работать не должна, пусть даже ей нравится ее работа. И чего старался? В наших краях и мужчине-то найти работу трудновато, а уж работа для женщины попадается реже, чем крещеные гадюки.
С тех пор как его мать вышла замуж, у Терри и появилось в глазах такое выражение, точно у затравленного кролика — куда бы сбежать.
Джинкс умела читать и писать и немножко считать, примерно как я, но в школу она совсем не ходила. В наших местах нет школы для цветных, и ее учил дома отец, который ездил на Север подработать и там научился читать. Он говорил, цветным на Севере лучше, потому что там белые обращаются с ними так, словно они им по сердцу, хотя, может, в глубине души и там их тоже недолюбливают. И все-таки он вернулся, потому что скучал по семье и скучал по нашему Югу: тут-то он знал, кто есть кто и от кого ждать беды, и не требовалось столько умственных усилий, чтобы в этом разобраться.
Но когда в наших краях кончилась работа, он вынужден был снова отправиться на Север. Страсть как не хотелось, признавался он Джинкс, и, кажется, не врал, но пришлось ехать туда, зарабатывать деньги и посылать их Джинкс и ее матери.
Тут, в Восточном Техасе, никому хорошо не жилось. Из молодых всякий рад был бы удрать, но что-то прочно держало нас на одном месте, словно корни проросли в землю. Когда я прикидывала, не уехать ли, мне ничего не представлялось за пределами здешних мест, кроме лесов и болот. Ничего, кроме лесов и болот, — и еще Голливуд. Я стала думать о нем из-за Мэй Линн, она только о Голливуде и болтала. Еще я могла вообразить себе какие-то острова, просто острова, без имени. Голливуд, как послушать Мэй Линн, хоть она никогда там не бывала, это здорово, и туда я хотела бы попасть. Но, как говорит Джинкс, в одной руке мечты, в другой — то дерьмо, из которого на самом деле состоит жизнь, — которая рука перевесит? Она и о молитве так же отзывалась, но про молитву я такие слова старалась не повторять.
Мы решили наведаться в дом Мэй Линн, посмотреть, не явился ли ее папаша — если он там, надо сообщить ему печальное известие, а то он и похороны пропустил. Конечно, если он вернулся домой, так уже знает про Мэй Линн, но нам хотелось хоть что-то сделать, а если б мы не застали его дома, стоило бы там как следует осмотреться. Не могу толком объяснить, как мы это понимали, но нам не хотелось пока совсем распрощаться с Мэй Линн, и побывать у нее дома, потрогать ее вещи — это помогло бы нам сохранить память о ней.
Вместе с Мэй Линн погибли самые заветные мои мечты. Я всегда надеялась, что Мэй Линн все-таки сбежит в Голливуд и станет кинозвездой, а потом вернется и заберет нас отсюда. С какой стати ей возвращаться за нами и на что мы пригодимся там, во внешнем мире, этого я даже в мечтах объяснить не могла, но такое будущее устраивало меня куда больше, чем попросту вырасти и выйти замуж за какого-нибудь малого с табачной жвачкой за щекой и дыханием, густо отдающим виски, который будет избивать меня по меньшей мере раз в неделю, да еще и причесываться заставит.
А теперь все эти мечты утратили смысл, потому что Мэй Линн никуда не уедет и не станет кинозвездой. По правде говоря, мы не очень-то понимали, что с ней творится в последнее время. К тому дню, как она всплыла из реки с привязанной к ногам швейной машинкой «Зингер», я ее, наверное, уже с месяц не видела. Как я понимаю, Терри и Джинкс она тоже на глаза не попадалась.
Джинкс говорила, должно быть, Мэй Линн стала взрослой и сообразила, что будущей кинозвезде ни к чему вожжаться с цветной подружкой. Говорила, что за это зла не держит, но тут я ей не поверила: Джинкс, она злопамятная.
У меня были кое-какие соображения насчет того, как это вышло с Мэй Линн. Киношки она любила без памяти и села бы в машину к любому придурку, если б тот предложил подкинуть ее в город на выходной, когда крутят новую ленту. Мужики всегда охотно подвозили Мэй Линн. Мне бы пришлось улечься поперек дороги и прикинуться мертвой, чтобы остановить машину, и то, глядишь, через меня бы попросту переехали, как через дохлого опоссума. Могло ли случиться так, что Мэй Линн выбрала себе скверного попутчика, например озлобленного на жизнь коммивояжера, торгующего швейными машинками «Зингер»? Это, конечно, был поспешный и, как сказал бы Терри, необоснованный вывод, но даже и так я поработала детективом лучше, чем констебль Сай, который вовсе не шелохнулся.