Чтобы попасть в дом Мэй Линн с нашего берега, надо либо пройти десять миль до моста, перейти реку и пройти, стало быть, десять миль в обратную сторону, или сесть в лодку и переплыть на ту сторону прямо к ее дому — так оно часа на три быстрее.
Мы взяли папашину лодку, ту самую, с дыркой в дне, и, пока мы с Терри гребли, Джинкс кофейной банкой вычерпывала воду. Потом мы поменялись, я взяла банку, а она — весло.
Деревья нависали над рекой, длинные лозы плюща и низки мха почти касались поверхности воды. Вокруг, как всегда, вились морские змейки и черепахи, длинноногие птицы резким нырком бросались с небес в воду за рыбой, а маленькие водяные жучки легко и весело мельтешили повсюду, будто танцевали.
Мы долго плыли молча, а потом Джинкс сказала:
— Слышите?
— Ты о чем? — спросил Терри. Галстук он так и не снял, только узел сдвинул вниз, чтоб не давил на кадык.
— Стук слышите? — уточнила Джинкс.
Мы перестали грести и прислушались. Что-то такое и мне почудилось.
— Деревья качаются и бьются друг о друга на ветру, — решил Терри. — Лес тут слишком густой, вот и шумит. Видишь, какой сильный поднялся ветер?
Я глянула — деревья и впрямь раскачивались, как пьяные. И по воде пошла сильная рябь.
— Насчет ветра ты, может, и прав, — согласилась Джинкс. — Но стучат не ветки. Это кости стучат.
— Кости? — удивилась я.
Джинкс ткнула пальцем в сторону берега, где густо переплелись вокруг стволов ежевичные кусты и терновник:
— Там, в зарослях, прячется Скунс. Он развешивает кости на веревках, и, когда дует ветер, кости стучат друг о дружку. Человеческие кости стучат. Вот откуда этот звук.
— Нет никакого Скунса, — возразил Терри. — Это бабьи сказки. Вроде человека-козла, который будто бы живет в лесу. Это все взрослые выдумывают, чтобы пугать детей.
Джинкс упрямо покачала головой:
— Скунс — не выдумка. Он — высокий старый мужик, больше смахивает на индейца, чем на чернокожего, и волосы у него рыжие, всклокоченные, он их совсем не причесывает, торчат, как жнивье. Говорят, у него к волосам подвешено чучело голубой птицы. Глаза у него черные, мертвые и плоские, словно пуговицы на плаще. Говорят, подкрадывается он тише ветерка и может бродить много дней, не ложась спать. Неделями обходится без еды, пьет воду из болота и добывает корешки, а мыться не моется, разве что в реку свалится или под дождь попадет, потому-то и воняет, как скунс, и, хотя подкрадывается тихо, по запаху его можно угадать издалека.
Терри не выдержал и рассмеялся:
— Полно врать!
— Он отчасти индеец, семинол, или чероки, или еще кто, вот почему кожа у него красноватая. Он был охотником, жил в глуши во Флориде, в Эверглейдз. Он наемный убийца, ему платят, чтобы кого-нибудь поймать, а вернее — убить. Убьет, отрубит у трупа руки и притащит заказчику в доказательство, что выполнил свою работу.
— Даже если тут живет такой человек с птичкой в волосах по имени Скунс, все равно это деревья стучат ветками, как Терри говорит, а не кости, — перебила я. — Этот стук я сто раз слышала и в других местах тоже, а не только здесь.
— И что с того? Он свой дом с места на место переносит, — парировала Джинкс. — И даже если стучат ветки, а не кости, это еще не значит, что никакого Скунса нет. Я знаю людей, которые его видели. Знаю одного, который рассказывал мне, как он нанял Скунса, потому что от него жена сбежала, и он поручил Скунсу ее найти. Он говорил, Скунс его неправильно понял или ему по-любому было наплевать, а только вместо жены он принес ему руки — две руки, отрубленных мачете у запястья. Старик, который мне это рассказывал, говорил, что и спрашивать не стал, где все остальное, и тут же заплатил, как было условлено. А просил у него Скунс не деньги, а все одеяла, сколько их было в доме, и припасы, которые старик заготовил на зиму, и самого большого, самого жирного из его охотничьих псов. Старик все ему отдал, и пса тоже. Скунс навалил одеяла и еду в тележку, псу обмотал веревку вокруг шеи и потащил. Старик говорил, Скунс охотничьих псов не держит, на что они ему, он лучше любого пса добычу чует. Должно быть, съел бедолагу на ужин, вот и все.