Двадцатитомное дело, по которому осужден доцент, рисует несколько иной образ этого же самого человека.
На протяжении долгого времени жена доцента и ее знакомые «подбирали» абитуриентов, не рассчитывавших попасть в вуз честным путем, и студентов, предпочитавших «сдавать» экзамены, не покидая своих квартир. Доцент охотно шел им навстречу. Конечно, не даром.
Человек, представленный двумя профессорами как «деликатный и добросердечный», совершил тяжкое преступление, опозорив свои седины.
Впрочем, слова «деликатный и добросердечный» я напрасно поставил в кавычки. Легче всего обыграть контраст между ликом иконописным и ликом преступным. Контраст есть, но не потому, что преступник пытался за маской добросердечности скрыть свою порочную сущность. А потому, что оба эти лика, как ни странно, довольно точны.
Да, наука была его жизнью, его любовью, его страстью. Исследовательская работа доставляла ему наслаждение и придавала высший смысл тем многочисленным обязанностям, которые он нес. Даже сейчас, в колонии, в условиях, не слишком способствующих исследовательской работе, он продолжает, насколько возможно, недовершенный труд, благо теоретическая математика не требует лабораторий и специальной аппаратуры.
В математике он был щепетилен и честен. Он не приписывал себе чужих трудов, не старался запрещенным приемом обойти «конкурента», не рвался к теплым местечкам. Он был безупречно корректен с коллегами и друзьями, внимателен и доброжелателен к людям, и он с полным основанием заслужил ту репутацию скромного, трудолюбивого, талантливого человека, которая за ним утвердилась.
Но рядом шла его вторая жизнь, которую он, собственно, и не считал жизнью, а всего лишь досадной необходимостью. Каждый день с высот науки приходилось спускаться в теснину бытия, ибо, кроме красоты математических формул, существует и проза житейской повседневности. Та самая проза, для которой нужен «презренный металл». Правда, доцентская ставка вполне позволяла жить безбедно, но лишний рубль в кармане, как известно, никогда никому не мешал.
Деньги сами шли в руки, для этого не требовалось никаких усилий. И это снимало заботу о быте. Можно было не думать о «презренном металле» и целиком посвятить себя науке. Так что — о чудо логики, усмиряющей совесть! — поборы за фиктивный зачет или за подмену экзаменационной работы неожиданно обретали чуть ли не общественно полезный смысл: математика обогащалась новыми исследованиями, а неспособные студенты все равно проваливались на каком-то другом экзамене, потому что все экзамены сдать за деньги нельзя.
Таким был в самом общем его выражении ход мышления доцента, и он, этот «ход», ничуть не мешал доценту по-прежнему ревностно служить науке, оставаться мягким и добросердечным. Профессора, высоко аттестующие его, не грешат против истины. Просто им трудно поверить, что столь различные, столь несовместимые, казалось бы, свойства и качества могут уживаться в одном человеке.
Профессора в конце концов имеют право в это не верить, этого не знать, ибо они — профессора математики, человековедение не их профессия. Суд такого права не имеет. Потому что закон обязывает его, вынося приговор, учитывать «личность виновного».
Личность… Короткое слово, за которым скрывается так много: духовный мир, воспитание, культура, темперамент, характер… Неповторимая сумма признаков, определяющих индивидуальность. Бесконечность, познание которой составляло веками предмет исследования философов, психологов, педагогов, писателей, юристов.
Но пока ученые разных специальностей, школ, направлений познают этот мир бесконечности, пока они спорят о том, что же все-таки есть личность, суд должен решить эту задачу сегодня, сейчас, в приложении к данному случаю. И не абстрактно, не философски, а в самом что ни на есть утилитарном смысле: от того, как именно решит суд эту задачу, зависит вполне земная, вполне конкретная судьба живого человека.
При этом суд не просто отдает дань справедливости. Он отдает дань закону. Закон повелел ему «учесть личность», и он обязан учесть.
Но как? Вот об этом в законе нет ни слова. И быть, очевидно, не может. Неповторима, индивидуальна личность, представшая перед судом, но и судьи — тоже люди, тоже личности, со своим взглядом, своей оценкой явлений и поступков, своей мерой проницательности, позволяющей заглянуть в людские души.