— Почему?.. — удивляется он. — Все так и было. Но это неважно…
Вот как это было.
Несколько студентов пригласили на дачу девчонок «из местных» — мило провести вечерок, послушать музыку, потанцевать. Хозяева зарядились спиртным еще с утра, гостьям же пить не хотелось, но и отказаться неловко: примут еще, чего доброго, за несовременных. Тем более что напиток изысканный: «кровавая Мэри» — смесь водки с томатным соком. Пьется легко, но и пьянеешь быстро. С непривычки — еще быстрее.
Под звуки «модернового» джаза тянули девчонки «кровавую Мэри» и учились замысловатым, диковинным танцам. А хозяева шепотком, деловито решали, кому из подруг стать первою жертвой. Выбрали самую кроткую, самую бессловесную…
Пока добровольцы, устраняя нежеланных свидетелей, разводили подруг по домам, на даче приступили к осуществлению плана. Включив магнитофон на полную мощность, «без пяти минут инженеры» до рассвета терзали ошалевшую от страха девчушку, изощряясь в цинизме.
Утром наступило отрезвление. В смысле прямом и переносном. Студенты ужаснулись от содеянного. Они принялись умолять свою жертву «расстаться друзьями». Теперь они были готовы на все. На подарки. На деньги. На какие-то будущие блага. А один был настолько великодушен, что тут же предложил ей руку и сердце.
Сделка не состоялась. Насильники предстали перед судом. И понесли наказание.
— …Все так и было, как написано в приговоре, — сказал он. — Но это неважно…
Я не понял:
— Что неважно?
— Ну, подробности, факты… Важен финал.
И опять я не понял:
— Какой финал?
Он смотрел все так же — печально и умно, и, возможно, поэтому до меня не сразу дошла дикая логика его слов:
— Несоизмеримость последствий… Как, в сущности, пострадала она? И как я? У нее и семья, и дом, и диплом, и работа. И здоровье — дай бог каждому. А что у меня? Катастрофа по всем параметрам…
Так ничего он и не понял!.. Все «параметры» учел, кроме одного, математике недоступного: растоптанной души, оплеванного достоинства, разрушенной веры в добро, в человечность, в любовь.
Во все века и у всех народов надругательство над женщиной считалось грязнейшим, постыднейшим делом. Прощали многое, сострадали многим, но от насильника отворачивались, окружая его всеобщим презрением. Кто-то из знаменитых судебных ораторов прошлого назвал насилие «убиением души». Понять, впрочем, что это такое, может лишь тот, кто сам душой обладает.
Наверно, именно бездушевность делает психологический портрет насильника столь плоским, убогим и одноцветным. Я множество раз участвовал в подобных процессах и не могу припомнить случая, чтобы на скамье подсудимых оказался истинно культурный, духовно богатый человек. «Герои» таких дел — всегда люди с ничтожными интересами, с примитивным вкусом, жалким представлением о красоте. Ведь для мало-мальски культурного человека все перипетии любви — с ее радостями и огорчениями, надеждами и отчаянием, неудачами, отвержением, безответностью, смутным и трепетным ожиданием — имеют едва ли меньшую цену, чем сама «победа». Человека же этически слепого и глухого все это не интересует. Ему нужен «результат». Поэтому и любовь для него — понятие столь же сомнительное, как и душа. В лучшем случае оно служит ему для «приличного» обозначения сугубо плотского чувства. И только.
И только…
Однажды мне пришлось защищать школьника шестнадцати лет, которого обвиняли в изнасиловании. Жертвой была его сверстница — девчонка из соседней школы, пришедшая с подругами на вечер танцев. Он подошел, познакомился, пригласил танцевать, она кивнула, доверчиво положила руку на его плечо… Танец кончился, оркестр ушел отдохнуть. «Давай выйдем, — предложил он, — здесь душно и жарко». — «Давай», — согласилась она.
Через полчаса он уже был в милиции — исцарапанный, с синяком на щеке, без пуговиц на рубашке. А еще через месяц состоялся суд.
Мы вызвали учителей: директора, завуча, классного руководителя. Все они отозвались о мальчишке с завидным единодушием: скромный, замкнутый, даже застенчивый; сторонился и мальчиков, и девочек, и взрослых. «Кто бы мог подумать!..» — восклицали они, и только строгие правила судебной процедуры помешали мне им ответить: «Вы и должны были подумать, кто же еще?!»
«…Половой инстинкт, — писал А. С. Макаренко, — инстинкт огромной действенной силы, оставленный в первоначальном «диком» состоянии и усиленный «диким» воспитанием, может сделаться антиобщественным явлением».
Вот он и сделался! В мальчишке не заметили появления бурно развивающегося полового чувства. Пришло время, ему захотелось походить на взрослых, а сама взрослость представлялась в уродливом, чудовищно искаженном и чудовищно примитивном виде. Неумение управлять своими желаниями сыграло с ним злую шутку: не сумев «укротить половой инстинкт» (привожу слова Чехова из письма брату Николаю), он пустил в ход кулаки.