«Охота связываться по пустякам?.. Себе дороже…» Не приходилось вам сталкиваться с такой моралью? А ведь и впрямь, пожалуй, дороже… Люди, берегущие свой покой, сдаются без боя, только бы не обивать пороги судов, не писать жалоб, заявлений, ходатайств. Этой мягкотелостью, уступчивостью, повышенной душевной ранимостью охотно пользуются те, у кого голос зычней и расхожей демагогии в избытке. Они-то и обзовут крохобором того, кто с горячностью и упорством начнет сражаться за «мелкие» свои права, резонно полагая, что мелких прав не бывает и что уступка неправде может войти в привычку, а это уже не столько личное дело, сколько общественное.
Так вот, Алексеева, не боясь косых взглядов, решила защитить свою честь тем способом, который дал ей закон: официально признать оскорбителя оскорбителем и наказать его.
Но, оказывается, на этот счет могут быть разные точки зрения. Я разговаривал с коллегами Маслина и мнение одного из них записал: «Если каждый будет раздувать пустяк до космических размеров, то когда же мы будем работать? Честь, достоинство — все это очень красивые слова, но надо, однако ж, спуститься на землю. Маслин, конечно, поступил неправильно, не учел, что Алексеева женщина и поэтому всегда права. Он готов был извиниться, но другая конфликтующая сторона оказалась непримиримой».
Не будем проводить референдум: кто — за Алексееву, кто — за Маслина. Если даже немногие разделяют холодный прагматизм моего собеседника, уже пора о многом задуматься.
Если для кого-то достоинство и честь проходит по ведомству красивых слов, не говорит ли это об оскудении чувств и утрате основных человеческих ценностей?
Если женщина, которой ни за что ни про что дали пощечину, именуется всего лишь «другой конфликтующей стороной», не означает ли это, что преступник и жертва выступают на равных и что плевок в душу считается чуть ли не нормой?
По счастью, он не считается нормой. Есть закон, и он непреложен: «Оскорбление, то есть умышленное унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме», является преступлением и влечет за собой наказание, которое налагает суд. Но преступлением (и в этом «соль» вопроса) оно станет лишь после того, как жертва сама обратится в суд и сама проведет своеобразное следствие: назовет свидетелей, представит улики, докажет обоснованность своих бед и обид. Не обратится — оскорбление останется инцидентом, касающимся только двух «конфликтующих сторон».
Может быть, именно это и породило несколько брезгливое отношение к делам так называемого частного обвинения, за которыми кое-кому видится лишь защита ч а с т н о г о интереса. А в действительности за ними сплошь и рядом душевная боль, осознание человеком своей личности, неистребимая тяга к справедливости, непримиримость к попранию чести. Но, разбирая такие дела, приходится копаться в мелочах быта, в пустяковых для постороннего глаза деталях, в ничтожных булавочных уколах, ранящих сердце и омрачающих жизнь, но кажущихся со стороны постыдным занудством, когда своя мозоль представляется центром всего мироздания. Не потому ли порой так болезненно реагируют на назойливость «заявителей», не простивших обиды, возбудивших дела и с редким упорством жаждущих мести?
Да вот — мести ли? Месть — низкое чувство, в ее защиту я не сказал бы ни слова. Но и всепрощение, рабская уступчивость хамству нисколько не выше. «Способность оскорбляться есть достояние только душ благородных», — заметил Чехов. Оскорбиться — не значит заплакать. Это значит — действовать. Действовать, а не смириться с обидой. И действие это заслуживает уважения, а отнюдь не насмешки.
Обиду можно и простить — во все времена великодушие тоже считалось признаком благородства. Простить — того, кто раскаялся, кто прочувствовал свое хамство и отрекся от него. Но не опустить стыдливо глаза, не пройти мимо, не сделать вид, что обида вовсе и не обида, а так — обычный пустячок, не заслуживающий никакого внимания.
Вот почему меня каждый раз удивляет традиционное начало любого дела частного обвинения — попытка примирить «конфликтующие стороны»: так ли уж это нравственно, если хамство, рукоприкладство или клевета будут тотчас же прощены — еще до того, как обидчик принес повинную? Не формально, а по существу. В подобающей случаю торжественной форме. Закон вовсе не требует активно мирить преступника и его жертву, он лишь обязывает суд разъяснить потерпевшему «его право на примирение с подсудимым».
Алексеевой тоже разъяснили ее право, но она им воспользоваться отказалась: Маслин вовсе не выглядел смиренной овечкой — надменно и горделиво восседал он в первом ряду, всем видом своим показывая, как смешна ему Алексеева с ее нравственным максимализмом и неистребимой верою в справедливость.