Но по-честному вам скажу, я и не собирался с ней любовь крутить, это все Жоан Инасио, он поглядывал на нас со значением и все подмигивал то ей, то мне, а потом объявил, что мы с Изабел — пара хоть куда и он дозволяет мне приходить к ней под окошко.
Я в ответ на эти речи помалкивал: ждал, что сама Изабел на это скажет, но она только краснела как маков цвет и шептала вроде про себя:
— Отец всегда что-нибудь выдумает… Уж не взыщите…
А Жоан Инасио сильно захмелел и все продолжал твердить, что желает заполучить меня в зятья.
— Он мне жизнь спас, — упрямо повторял он, словно желая убедить всех: дескать, вот какого зятя он себе нашел.
И что вы думаете, той же ночью Изабел поджидала меня у окошка. Делать нечего, завели мы с ней разговор об ее родителях, больше вроде говорить было не о чем, да к тому же она не ахти как речиста оказалась. Однако, помнится, скучно мне с ней не было — не подумайте чего худого, — в окне я ежели что и мог разглядеть, так только ее белые зубки, да еще как оперлась она о подоконник грудью, так смотрю: фу-ты, ну-ты, грудь у нее что у твоей графини, высокая да пышная.
До той поры сроду я под окнами у девушек не стаивал — не грех было и попробовать. Окошко ее в глухой переулок выходило, кругом ни души, ну, значит, мало-помалу пошел у нас разговор про любовь. Взял я ее в темноте за руку, ничего, не отдернула, а я подержал, — подержал и, не зная, что мне с ее рукой делать, приложил ее к своей щеке. Просто так приложил, а она, чувствую, начала меня по лицу ласково так поглаживать, да и говорит:
— Когда мы с тобой поженимся, лучше тебе на завод устроиться работать. Там рабочим спецодежду дают и домой каждый день приходить будешь.
Я спросил, был ли у нее дружок до меня.
— Был, — говорит, — только недолго.
Как сказала она мне про это, я чуть не задохнулся от ревности. И уж не смог удержаться: попрекнул ее, зачем она медное сердечко нацепила, небось прежнего дружка подарок, а после плюнул, да и пошел восвояси.
Остаток ночи провел у батраков из Рибатежо. Злость во мне кипела, и, чтоб заглушить ее, я все плясал с какой-то девахой и даже потом в темноте изловчился разок ее чмокнуть. Там-то и повстречался я снова с младшим Арренегой — Карлосом. Гладкий он стал такой, штаны на нем были в обтяжку и куртка, как у наездника. Уж и рад я ему был, соскучал я по однолеткам-то своим.
Я так и не вернулся больше в Вила-Франку, а с Жоаном Инасио, Брюзгой и остальными мы вскорости повстречались в Ломбо Тежо — они вдруг заявились туда всем скопом. Карлос Арренега пристроил меня на подходящую работу — до уборки. Как-никак четыре месяца твердого жалованья и приятель рядом, было с кем вспомнить Жеронимо. Я часто его вспоминал.
Глава двенадцатая
Вода и тоска
Ломбо Тежо — остров посреди реки. Припоминаете? Я до той поры ни разу там не бывал, и поначалу все мне чудилось, что я не на острове, а на корабле.
Явился я к управляющему чин чином: и лопатка, и одеяло, и котомка с котелком — все при мне было. Но больно молод я ему показался — землекопы все больше люди бывалые. Тут я, понятно, молчать не стал, — пусть, думаю, знает, с кем имеет дело, — и говорю ему: я, мол, на Лебяжьем острове был, и ежели всю Лезирию не затопило, так это нас благодарить надо — меня и товарищей моих. Он на мои слова только рассмеялся: дьявол его поймет, чего ему вдруг смешно сделалось. После-то догадался я, что он про себя тогда замыслил: мол, погоди, парень, приедут землекопы — я тебя выведу на чистую воду, они небось и в глаза тебя не видывали.
Да только ничего у него не вышло. Не успел баркас с землекопами причалить к острову, как Брюзга — он меня первый увидел — сразу завопил:
— Эй, Белая Лошадь! Здорово, Белая Лошадь!
На этот раз управляющий и не подумал смеяться, Поместили нас в большом крытом бараке: крыша была наполовину тростниковая, наполовину цинковая. Все постройки — и фермы, и складские помещения, и амбары — глядели на юг. Ярко зеленели поля. Погода для хлебов стояла отменная.
А Тежо все больше и больше наливался водой из горных рек и разбухал с каждым днем. Мутный, глинистый. И мчал, злыдень, что есть духу, будто его в Лиссабоне с наградой ждали.
Хозяин натерпелся страху, когда река чуть было не прорвала плотину на Лебяжьем острове, и теперь решил укрепить валы и с северной стороны, для чего закупил две баржи с камнем. Рабочие, по двое, сновали, как муравьи, подтаскивая камень на носилках к дамбе, а шестеро женщин нарезали ивняк для фашин.
На ночь выбрал я себе в бараке местечко поудобнее, в том отсеке, где крыша была из тростника, потому как не мог выносить, когда дождь начинал грохотать по цинковым листам. Кругом на циновках спали землекопы, а в южном отсеке устроены были клетушки для семейных, чтоб удобнее им было.