Ну, скажу я вам, отменная была потасовка; киями заместо штыков орудовали, шары бильярдные летали, что твои гранаты; столы, стулья — все в ход пошло. А тут подоспела полиция, — с ней у нас давние были счеты, — и драка еще пуще разгорелась. Пианино наши ребята разбили вдребезги, а после и все другие инструменты переломали. Я попробовал поиграть на концертино, и, ей-богу, начало фанданго у меня получилось. Но это уж в конце заварухи было, а до того наши еще стрельбу затеяли, — правда, стреляли в воздух, так что на сей раз никого не укокошили, но зато разбитых голов и рож, разукрашенных ножом, было не счесть.
Не подумайте, однако, что в тылу мы только и делали, что дрались. По женской части наши легионеры тоже не на последнем месте были. И девушки, надо сказать, заметно их другим предпочитали. Еще бы, наши парни мастера были на всякие россказни, а тут еще такая слава про нас ходила, что, мол, смертники мы, — их, понятное дело, жуть брала да жалость, и липли они к нам, что мухи на мед. Была в Рабате даже одна знатная дамочка, графиня, большая охотница до нашего брата легионера. Высмотрит, бывало, себе парня и подсылает к нему слугу. Я-то сам зван к ней не был — рожей, знать, не вышел, но ребята рассказывали, что отменно, мол, все обставлено. Вино — первый сорт, английские сигареты, а про постель и говорить нечего: вся в кружевах, и повсюду шелк и бархат, а на полу везде ковры, и даже солдатам велено было домашние туфли обувать, чтоб, значит, ковры не запачкать. Говорили даже, будто и на стенах у нее кругом ковры, но только сдается мне, что это враки: не полоумная же она, в самом деле, хоть и шлюха.
У графини я не бывал — не про нашу честь такие приключения, но подружку себе завел — сиделкой она работала. Говорила, что из Швейцарии она, швейцарка, значит. У нас с ней любовь была, а не то чтоб просто так, от нечего делать. В свободный день я дожидался ее, и мы шли к морю, до самой ночи. Она сильно море любила и целоваться со мной любила, а только больше ничего мне не позволяла, — я так думаю, жених у нее был там, в Швейцарии. Волосы у нее были что спелая пшеница, косы длиннющие — распустить их, так ее всю до пят волосами бы покрыло, и она говорила мне «мой дорогой», я ее выучил говорить по-португальски «мой дорогой», а она «р» не выговаривала, и так забавно у нее выходило. Табаком она меня снабжала вволю и подарила мне синюю ручку, потом ее у меня украли, когда ранен я был во второй раз. Тот же поляк у меня и часы украл, я вам уж про это рассказывал.
Ручку-то мне больно жаль, я другой такой больше не видел, — не то чтоб она дорогая была, а все ж память… Пригодилась бы теперь письма Нене писать; да что поделаешь: была да сплыла. А только нет-нет и вспомню свою швейцарочку: хорошая она была девушка, чистая, нежная…
В тылу, конечно, свои выгоды: спишь спокойно, опять же девушки вокруг тебя вьются. И пивка можно выпить, и мариско[22] поесть. Нравилась мне эта еда, я такого в наших краях и не пробовал. Побывал я в Касабланке, ничего, славно проветрился. Надо сказать, что в тылу мы разгуливали при всем параде, в полной форме, но без автоматов — в тылу солдату носить оружие не положено. Ежели случалась какая заваруха, так солдат всегда найдет чем отбиться, а начальству защищать нас сподручней: мол, легионеры здесь ни при чем, они безоружные ходят.
Не повезло мне, правда, с девчонкой одной, — дернул меня черт свести с ней знакомство. Розитой ее звали, отец у нее был испанец, мать француженка. Еще замуж за меня собиралась, бесстыжая тварь, а сама заразила меня чесоткой; я от этой чесотки совсем было спятил и сам себя жизни чуть не лишил. Не иначе как эта подлая девка с марокканцем спала. Про нее я тоже забыть не могу, и все по милости чесотки.
И подумать только: такой честной прикидывалась, наглядеться вроде на меня не могла, родителям своим меня отрекомендовала, и даже снялись мы с ней вместе; вышел я на той фотографии хоть куда: обе медали на себя нацепил — тогда еще у меня их только две было. Но должен вам сказать, что все ж бывает, и добром ее вспомню, шельму. Уж больно ручки у нее мягонькие были, сроду таких не встречал. Бывало, гладит она меня ими по лицу, ну точно бархаткой водит.
Да, в тылу свои приятности, что и говорить. Мы тоже своего не упускали: веселились, как только могли. Помню, хаживали мы в один бар — «Полночь» он назывался. Хозяйка бара купила приемник, а ребята наши решили разыграть ее: она злющая была, ведьма, и солдат не больно жаловала, Вот, значит, Пакито делает вид, что включает приемник, жмет на все кнопки подряд и начинает передразнивать радио: свистит, визжит, скрежещет — точь-в-точь как настоящее, когда его настраиваешь. А потом заговорил таким голосом, как по радио говорят, и объявляет Тино, нашего итальянца. Тот, значит, спел свои романсы, а следом за ним цыган затянул солеарес, мы все изображали оркестр, и я тоже исполнил на гребенке фанданго, а девушки и все наши ребята хлопали в ладоши. После обошли всех с подносом, и все кидали нам деньги. Тут пошло угощение пивом, а потом дальше веселье, покуда Пакито не приревновал Бланшет к Тино и не брякнул что-то про мороженое, а тот взвился и треснул его по башке. Я вам уже рассказывал про Тино, как его потом свои же ребята ухайдакали.