Выбрать главу

Я-то знал, чего мне не хватает…

— Почему ты не дерешься? Я же приказал вам устроить хорошую драку, только чур автоматы в ход не пускать. Ты это слыхал?

— Oui, mon capitaine![24]

И такая тут отчаянность на меня напала, что я возьми и брякни ему, что, мол, ежели нас сюда пригнали воевать, так нечего нам сидеть сложа руки, — от безделья, дескать, на кого хочешь хандра нападет. Тут он вдруг меня и спрашивает:

— Тебя ведь Шакалом зовут, не так ли? Не хочешь ли ко мне вестовым? — Потом тронул коня и добавил: — У меня, парень, ты без дела сидеть не будешь.

Сказал он мне так, а я вдруг таким себя ничтожеством перед ним почувствовал и до того мне не по себе сделалось от его холодных голубых глаз, что я тотчас вытянулся перед ним по швам, отдавая честь. Он с места пустил коня в галоп, — красавец у него был конь, серой масти и, видать, норовистый, грызло у него в зубах так и ходило. Как взвился, только пыль столбом, и вмиг из глаз пропал.

Капитан самолично выбрал для меня автомат — новую «Мариану», лучше прежней, и на вид он был такой гладкий да блестящий, а легкий — почитай что вовсе ничего не весил. И даже на новый мундир мне расщедрился, — не чета старому, — и приказал мне постоянно быть при медалях, а на случай сильной жары мне выдали пробковый шлем на голову. Прознав, что я умею ходить за лошадьми, капитан поручил мне прогуливать своего серого (а тот, паршивец, ухитрился-таки пару раз сбросить меня на землю), но когда я вызвался подковать коня, капитан заявил, что он не в кузнецы меня брал и нечего мне не в свое дело мешаться, но потом, видя такую мою любовь к лошадям, все же дозволил и даже спроворил для меня гнедую лошадку, чтоб я мог сопровождать его, когда он отправлялся в тыл.

В городе у него любовница была, красивая женщина, ничего не скажешь, и частенько я по целым дням торчал перед ее домом, держа обеих лошадей в поводу. Занятие, понятное дело, не из веселых, ну да капитан со своей кралей подмасливали меня и винцом, и хорошей закуской. Горничная у капитанской возлюбленной тоже, видать, никому не отказывала, и когда я однажды в воскресный день к ней подкатился, она и меня обласкала. Неплохо, как видите, я устроился: под пули теперь особенно лезть не приходилось, деньжонки перепадали и в город то и дело наведывался.

Работа моя была невелика, и я с нею быстро справлялся. Я говорю, сеньор, о главной своей работе, потому как все остальное я и за работу-то не считал. Докладывать о посетителях да не допускать на глаза капитану неугодных офицеров, ну еще о лошадях заботиться — какая же это работа?

А работа, настоящая моя работа, она была нехитрая, и справлялся я с нею быстро, как я вам уже говорил. Хорошего в ней было мало, но на войне особо выбирать не будешь.

Почти что каждый день к нам попадали пленные: разведка приводила языков, да и в боях немало брали. Мое дело было сперва водить их поодиночке на допрос к капитану и, покуда он их допрашивает, вышагивать у него под дверью с «Марианой» в руках. Порой слышал я, как он орал на пленного, грозился, и тогда я про себя отмечал: «Ну, бедняга, видать, его песенка спета».

Потом капитан звонил, я появлялся на пороге и отдавал ему честь, стараясь прочитать в его холодных голубых глазах, что он задумал на этот раз. Иногда следовало распоряжение: «Отвести в тюрьму», но чаще он говорил мне, не торопясь, с ударением: «Не забудь…» Помню, на первых порах у меня все внутри обрывалось, когда он эти слова произносил, и поначалу я даже есть перестал и ночью глаз сомкнуть не мог. Дорого мне это обходилось, до утра мучили меня кошмары, и я, бывало, даже кричал по ночам во сне — товарищи мне рассказывали.

Так вот, когда он мне так говорил — «не забудь», я приказывал пленному идти впереди себя, выводил его подальше в степь, высматривал место побезлюдней, а потом кричал «стой!» и прошивал его «синей ниткой». Да, надо вам еще объяснить, что это за «синяя нитка». Так я окрестил про себя длинную очередь из своего автомата. А та, что покороче, звалась «желтая нитка», а совсем короткая — «зеленая». Я сам до этого додумался, никто меня этому не учил. Так вот, прошивал я его «синей ниткой», он падал вниз лицом, побьется, бывало, побьется, да и затихнет, а иных сразу наповал и сызнова возвращаюсь к дверям капитанского кабинета, на душе — тоска тяжкая, но чуть звонок зазвенит, тут уж я должен с веселым лицом взойти в кабинет, где капитан как раз другого допрашивать кончает.

Бывало, про какого-нибудь скажет мне в сердцах: «Гони ты его в шею, что они мне всякий сброд подсовывают…» Надо сказать, время попусту он терять не любил, стреляный был воробей: с мелочью разной и возиться не станет, с первых слов распознать умел, с кем имеет дело — с крестьянином или кем другим; сразу понимал, коли попадался кто-нибудь из главарей этой бандитской шайки (так у нас именовали арабов, что против нас сражались).

вернуться

24

Так точно, господин капитан! (франц.).