Это происшествие раскрыло мальчишке глаза; оказалось, что упавший кусок трески отдавали хозяину. Постепенно Сидро начал разбираться в уловках продавцов: когда у крестьян покупали фасоль, ее меряли в одной мере, а когда продавали — в другой, хорошо выверенной, и даже тут жульничали, не наполняя до краев. Масло отмеряли правильно, но, переливая его в бутыль покупателя, опрокидывали тару не до конца; а уж о плутовстве с весами, о мошенничестве с гирями и говорить не приходилось…
Алсидес многое знал, но он был еще маленький, с трудом доставал до прилавка, и потому на его долю выпадали одни подзатыльники, зуботычины и пинки, ведь так приобщают человека к торговле оптом и в розницу. Китаеза мечтал о плаще, завидовал ребятам с Ларго-да-Эстасан, которые жили привольно, играя в карты, слушая разные истории про быков и крестьян, про барочников с Тежо, про бандитов. Но у него не было друга.
Глава пятая
Два маленьких огорчения…
Однажды его приголубил — кто бы мог подумать? — сам хозяин, Лобато, который хвастался, что готовит специалистов, точно преподаватель университета.
Искорка простого человеческого тепла выпала Алсидесу на долю, когда Лобато слег в постель от приступа ревматизма. Новоявленная служанка Аугуста, вертлявая и черномазая, для начала угостила его бараниной с картошкой, а затем позвала к хозяину.
Впервые в этом доме Алсидесу предложили иную еду. Он мигом все проглотил, собрал остатки соуса хлебным мякишем и, благодарный до глубины души, улыбнулся стоящей рядом служанке.
— Хозяин хочет с тобой поговорить…
— Какой хозяин? Сеньор Лобато?!
— А какой же еще? Разве у нас другой завелся?
— Нет… — Что это могло означать? Вдруг Лобато наябедничали, что он на днях слопал мармелад? — А вы случаем не знаете, зачем я ему понадобился? — спросил он дрожащим голосом.
— Видать, собрался лавку тебе отказать, — съязвила она, скаля в усмешке редкие, мышиные зубы.
В коридоре было темным-темно, из гостиной доносился голос Сидалии, племянницы Лобато, она пела; остановив Китаезу перед какой-то дверью, Аугуста втолкнула его в комнату.
Лобато зашевелился под одеялом, погладил заросший щетиной подбородок и поманил мальчика к себе. Он спросил, вкусно ли его накормили, стал жаловаться на старость, а едва отлучилась дона Розаринья — перешел к главному.
— Тебе тринадцать годков, ты уж большой, а то бы я не стал с тобой говорить. Как там дела в лавке?
Алсидес пожал плечами. «Какие дела?»
— Да, большой. А может, ты просто осел? Вроде бы похоже. — Рассерженный Лобато даже не глядел на него. — Ты ничего не приметил? Дьявол тебя возьми! Кто-нибудь запускал в ящик свою лапу или давал продукты покупательнице так, без денег?
— Нет, нет, сеньор… Я же вечно торчу на складе. — Поощряемый хозяйской улыбкой, он решил отвести душу. — Им не нравится, когда я в лавке. Они меня в шею гонят…
Хозяин поднял палец, и Алсидесу вспомнилась линейка «ведьма», которой наказывали провинившихся в «Приюте ласточек».
— Я хочу знать все, что там творится. Следи за ящиком, понял? Я прикажу, чтобы тебя даже на склад не отсылали. Держи ухо востро, но притворяйся, будто ничего не слышишь, понял? За обедом они вечно треплют языком. Соображай, что к чему, будь взрослым, я в долгу не останусь. Запоминай, о чем они судачат друг с другом. Они говорили обо мне гадости? Как-нибудь обзывали?..
— Нет, сеньор, — ответил Алсидес, почесывая нос, чтобы скрыть смущение.
— А я не сомневаюсь, что обзывали. Так что гляди в оба. Коли нет у тебя ни отца, ни матери, я должен сделать из тебя человека, и сделаю, только помоги мне. Договорились? Ну, а теперь иди.
Рассказ Алсидеса о том, как он воспринял просьбу Лобато, не нуждается в комментариях, и я просто воспроизведу его.
— Хоть и был я еще мальчонкой, хватило у меня ума понять, что хозяин дурное задумал. Так потянуло поговорить, поделиться с кем, совета спросить. Не глядите на меня удивленно… Я не затем это рассказываю, чтобы вам угодить.
Сперва я лгал. Выкручивался как мог. Что видел, скрывал и плел, что взбредет в голову. Здорово он меня разозлил. А потом я начал передавать все как есть. Муторно, правда, на душе бывало, да Лобато вкусно меня кормил и сапоги мне свои отдал, и все в хозяйском доме ласково так со мной обращались. Вот я и возгордился. Вроде бы важной птицей стал…