Она села, отложила мешок. А Рыжик, ни слова не говоря, принялся вытаскивать оттуда одежду и перекладывать ее в сундук, где она обычно хранилась. Мариана улыбнулась.
Теперь она уже не покачивала бедрами, как прежде. Она даже избегала прикасаться к мужчинам, разливая вино, и злобно огрызалась своим резким, рассекающим воздух голосом.
Однажды утром, когда Жоан Добрый Мул подковывал быков из упряжки, в таверне поднялся страшный гвалт. Байлароте схватил Мариану за руку, а она запустила в него винной кружкой. Никогда ее не видели в таком бешенстве. А когда все стихло, она закрылась у себя в комнате и проплакала там весь вечер, словно ее побили.
— Оставь ее, это пройдет, — сказал старик. — Жалко ее, мучается поди. Стоит женщине узнать мужчину, как она уже остановиться не может. Сохнут они, вон как Мариана, по всему телу прыщи идут. Вянут, что цветы без воды. Бывает, хочется на все закрыть глаза, будь что будет. Хоть бы не болтун нашелся… понимаешь, что я имею в виду? Только у мужчин всегда длинные языки. И пойдут трепать по всей Лезирии, солнцу показаться совестно будет, не то что людям. Тяжко глядеть, как она мучается… У некоторых припадки бывают, мне один доктор сказывал, он сюда приезжал на перепелов охотиться. Царапаются они, по полу катаются в истерике.
— Вот ужас-то, когда женщина такое вытворяет…
Теперь посетители реже появлялись в таверне. Пастухи не могли надолго отлучаться с пастбищ, а барочники предпочитали причаливать в Вила-Франке, где легче было найти развлечения. В кузницу по целым дням и мухи не залетало.
Алсидес взбирался на холм, по которому он бежал, оказавшись впервые в Лезирии, и располагался под сенью ив поиграть на губной гармошке. Он знал теперь множество мелодий и наигрывал их с собственными вариациями, то грустные, то задорные, словно его незадавшаяся юность расцветала в этом крае мечты. Он без устали наяривал новые пьески, присочинял к ним отрывки из старых, оставшихся в памяти.
Старик спрашивал из темноты:
— Что это за музыка? Я такой не слыхал.
— Я ее сам выдумал. Красивая?
— Сыграй еще разок, — уговаривала Мариана.
— Не могу. Ускользнула от меня…
Он пытался воспроизвести сыгранное, но всякий раз выходило по-разному.
Как-то вечером она подошла к нему и облокотилась на его плечо. Рыжик почувствовал ее дыхание и руку, упругую, как спелый апельсин.
Глава шестая
В Терра-Велья вечеринка
— Здесь живет музыкант, что играет на губной гармошке?
— Их тут целых два, — ответил Рыжик, который сидел со стариком под навесом.
— Не мели чепухи, — возразил Добрый Мул. — Музыкант у нас один. Вот он. Да, вот этот, Рыжик.
Человек, задавший вопрос, был в недоумении. Уж не смеются ли над ним, уж не приплелся ли он сюда из такой дали, чтобы потом над ним потешались сборщики урожая?
— Меня послал хозяин Инасио. Из Терра-Велья. Мы сегодня танцульку хотим устроить. Есть славные девчонки…
— Я только для себя играю…
— Мы заплатим, как прикажете. Коли не много запросите. Пять милрейс.
Известность Сидро потрясла старика, и он подморгнул: соглашайся, мол. Паренек досадливо поморщился.
— Кто же вам сказал, что у нас музыкант есть? — поинтересовался старик, желая побольше насладиться популярностью Рыжика. Он сиял, как именинник.
— Старший конюх. Он говорит, в жизни подобного не слыхивал.
— И не сбрехал, можешь мне поверить. Я ведь тоже играл на гармошке и понимаю в этом толк.
Из темноты вынырнул еще один человек. Добрый Мул подозвал его к себе.
— Музыканта вы уже раздобыли, и, коли хватит на всех хорошеньких девчонок, танцы будут что надо, до самого утра. Мариана, эй, Мариана!
Привлеченная громкими голосами, появилась Мариана, простоволосая, растрепанная, как она часто теперь ходила.
— Рыжику-то контракт предлагают! Как настоящему музыканту, поди ж ты. Договорились в момент. По-моему, ему шляпу надо надеть. Бегите за ней оба, скорее!
Мариана суетилась в комнате, возбужденная и счастливая, будто сама шла на танцы. Пока что ей удалось выкроить деньги лишь на шляпу, серую, с твердыми полями и шелковой лентой. А уж потом, если дела пойдут лучше, она купит ему брюки и куртку.
— Я тебя для какой-нибудь красотки прихорашиваю, — сказала она с чуть приметной горечью в голосе, который ему так нравился. — Откуда там девушки-то будут? — и бросила на кровать его белую рубашку.
— Я могу спросить… Неохота мне тащиться на эту вечеринку, по мне, хоть бы ее и вовсе не было. Играть — дело приятное, только для своих.