— Ты отлично знаешь мое имя и знаешь, что я приговорен к смерти. Ты знаешь также и то, что я смерти не боюсь. А трусов вроде тебя тем более.
Он говорил по-испански, гордо вскинув голову. Надзиратели окружили его, и на мгновение ряд расстроился.
Гарсиа продолжал:
— Тебе ясно, что твои хозяева нацисты проиграют эту войну. Так же ясно, как и мне. Сколько бы людей они ни расстреливали. На место каждого убитого встают десятки борцов.
Окончательно утратив спокойствие, новый начальник завопил, обрушив на испанца град ударов; он понимал, что любой ценой должен сломить его упрямство. Однако Гарсиа не сдавался, молчаливая поддержка товарищей словно придавала ему сил. Тогда полицейские потащили его, а он запел, подставляя лицо ударам хлыста. Смотр окончился. Голос Гарсии удалялся, но не ослабевал; напротив, он становился сильнее и, подхваченный товарищами, звучал в камере. Около двери в первом ряду пел Алсидес. Впервые за время пребывания в тюрьме он был вместе с нами.
Глава девятая
Белая лошадь
Зима пришла и расположилась по-хозяйски, холодная, с обложными дождями.
По полузатопленным жидкой грязью дорогам Лезирии едва можно было проехать верхом. Проходившие стада оглашали воздух тревожным мычаньем: чуяли близкую бурю. Возле Вау вода поднялась и перехлестывала через дамбы, грозя великим бедствием. И отсюда до Понта-де-Эрва по Кампо-де-Азамбужа и по всей Борда-де-Агуа вместе с водами Тежо поднималось и росло гнетущее беспокойство.
По слухам, в Испании бурные потоки уже низвергались с гор, превращая ручейки в необузданные реки, и с минуты на минуту ожидалось распоряжение переправлять скот в Шарнеку. На дамбах оставались только те, кто не мог покинуть их даже во время разлива.
Прибыли землекопы. В брезентовых комбинезонах, вооруженные складными лопатками, они готовились встретить опасность лицом к лицу.
Напуганные сторожа и рабочие-землекопы собирались в таверне Доброго Мула. Все пили больше обычного, стараясь заглушить одолевавшую их тревогу. Разговоры не клеились, а если вдруг завязывался спор, то спорили злобно, ожесточенно, как враги.
Рыжик был подавлен этой атмосферой всеобщего уныния.
Злое смятение, царившее здесь, казалось, вот-вот вырвется наружу и, словно ветер, полетит над Лезирией. Фонарь, подвешенный к потолочной балке, раскачивался, и тени людей, нашедших приют в таверне, плясали в его дрожащем свете.
— Что ж это с нами будет, а? — спросил кто-то из рабочих, обращаясь к приказчику.
— А то и будет, что белая лошадь скоро покажет нам свои штучки. Не заждемся.
— Какая лошадь? — не понял Рыжик.
— Гляди-ка, он не знает, — удивился кузнец.
— А я вот с детства слыхал, — отозвался Салса, придвигая к себе мешок, — как паводок белой лошадью звали. Похоже, что земля эта, нами истоптанная, никогда нашей не была. Вплоть до Салватерра — всему здесь хозяин Тежо. Здесь река покой себе ищет, от бурливого моря отдохнуть.
— Точно, — поддержал его Добрый Мул. — Это ты верно говоришь. Да вон — соляные копи… откуда они взялись, как не от моря? Только упрямцы в это не верят.
— Как сами хлебнут лиха, так небось поверят, — проворчал приказчик. — Кого застигала вот так зима, один на один с водой, пришпоренной ветром, когда волны, того и гляди, заглотают все вокруг, тот знает, какова она из себя — эта белая лошадь. Что до меня, то как мне в нее не верить, я ведь сам видел, как море вздымается к небу белой гривой и затягивает человека в пучину… Да, быть беде — вон сколько туч к ночи нагнало…
Рыжик и еще двое подошли к открытым дверям таверны. Приказчик дрожащей рукой показал на небо:
— Ну, чем не лошадиная грива? Ишь как буря ее разлохматила… Мчит что есть духу сюда из Испании, а может, из самого ада, аж ослепла от бешеной скачки, а молнии знай ее пришпоривают… Во, чуете?
— Да нет, это — ветер, — не верил Рыжик.
— Как бы не так. Это она, белая лошадь, тучи грызет, дырявит, чтоб разверзлись они прямо над нашими головами.
— Но ведь лошади боятся, когда огонь, — вмешался в разговор сторож с седыми бакенбардами.
— Так ведь она не то что наши лошади, Фелисьо. Это — дьявольская лошадь: она лягает копытами небо, рвет его зубами, словно растерзать хочет. Нет, уж ежели кому доводилось в пору великого разлива быть здесь, в Лезирии, да смотреть смерти в глаза, когда товарищи твои гибли один за другим, а все кругом — дома, амбары, — все крушила вода, и сколько глаз мог захватить, все было море, море — до края света… уж тот поверит, что эта земля не для людей.