Опыт подсказывал мне: «Если я буду читать Пушкина, русские снайперы, возможно, не станут стрелять в меня ради забавы. Ведь не стали же — чеченские боевики, когда услышали суры из Корана».
Все мы любим литературу по-своему.
Ветки на айве затрещали, вниз посыпались листья, но голову я не подняла. Удел женщины смотреть себе под ноги. Впрочем, было очевидно, что где-то там, в листве, сидит мужчина с винтовкой. Может быть, он немного старше меня.
Воздух наполнился свистом. В саду крякнула утка, а со стороны ржавых железных путей, где в мирное время ходили поезда, запели соловьи.
Затем все стихло.
Разумеется, этот мир жил имитацией — никаких настоящих соловьев и уток поблизости не было, даже сизые голуби улетели в другие края, где нет обстрелов, а менее проворных жители съели в голодное время.
Руки слегка дрожали, но я упорно продолжала собирать ягоды и одновременно обматывать себя «златой цепью», вроде бы, защищающей от пуль.
За спиной послышался подозрительный шорох. Куда бежать? Я вздрогнула и обернулась. В эти дебри никто из местных не решался заходить. Этой территорией владела только я на паях с А.С. Пушкиным.
Среди высоких сорняков, словно видение, скользила , женщина двадцати трех лет из соседнего переулка. Муж у нее погиб, сражаясь за Ичкерию, но осталось шестеро малолетних детей.
На днях они приехали из горного села, где пережидали войну.
несла в руках пустую жестяную кастрюльку и целлофановый пакет с мелким зеленым чесноком, травой-, которую местное население, в отсутствие другой пищи, жевало на обед.
— Салам! Есть ли здесь еда? — шепотом спросила она меня.
На было надето черное платье, настолько длинное, что волочившийся по траве шлейф насобирал немало каверзных круглых колючек. А голову и грудь женщины закрывала черная накидка, словно латы Аллаха.
— Шла бы ты отсюда в таком одеянии. На прошлой неделе соседка погибла в этих местах. В нее попали пули, — так же шепотом ответила я.
Мой халат, несмотря на что был длинным, имел рыжий окрас, а платок на голове отливал серебром и синими листьями.
— Ты зачем Пушкина читаешь? — строго спросила она меня. — Стихи — это грех!
— А как ты думаешь? — огрызнулась я и показала пальцем вверх: — Им скучно, а мне ягоды собрать надо. Продам на рынке — куплю хлеба и картошки! И сердечные лекарства для матери.
Действительно, я уже насобирала половину ведра, а это означало, что, если продавать смородину, как принято у нас в Грозном, на пол-литровую баночку, может быть, удастся на вырученные монеты заполучить кусочек настоящего домашнего сыра!
заметила ягоды и начала перебираться через забор.
Злобно ухнул филин, несмотря на яркое солнце, запутавшееся в зеленой листве, куда мы не смели взглянуть.
торопясь подбежала к кустам красной смородины, но нечто заставило ее охнуть, застонать и согнуться. Через минуту я догадалась, что откуда-то сверху прилетел камушек и больно ударил женщину по плечу.
«Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад посланник его!» — в ужасе забормотала , сжавшись от страха.
Так следует сказать перед смертью, чтобы бородатые ангелы отвели тебя в Рай.
— Послушай, — прошептала я. — Если бы русские снайперы захотели нас сейчас пристрелить, мы были бы уже мертвы. Как мертвы те люди, брошенные в яму в вишневом саду. Я вчера собирала малину и видела их. Человеческие тела истлели и скоро сольются с землей.
— На все воля Аллаха Милосердного! — ответила мне .
Ее черные глаза на белом усталом лице смотрели тревожно и озадаченно.
— Собирай с другой стороны, там еще много, — посоветовала ей я. — И слушай стихи. Выбора у тебя нет. Или Пушкин, или в могилу!
У нее зуб на зуб не попадал, и, признаться, мое сердце тоже колотилось, словно мы бежали в какой-то бешеной гонке, заранее зная, что из лабиринтов ада нет выхода.
Меня дома ждала мать, перенесшая два инфаркта, а ее — шестеро детей-дошкольников.