Мег не отличалась отменным здоровьем, так что когда Марьяну поранил подаренный ей аметист (выпав из кольца, раскрошился прямо на пальце), она решила, что в тот самый миг Мег умерла, и что атрибуты взаимного притяжения не зависят от пола: розы, оттепель чувств и морозы, крушение иллюзий, шлюзы слез, амулеты, кровь и любовь.
Про Марьяну многие думали, что она еще не встретила подходящего парня, а один ее бывший приятель прямо так и сказал: «да какая же ты лесбиянка, ты же красотка, Марьяна — неужели не можешь найти себе мужика?»
И Марьяна решила проверить (все это было до Макса): придумала вообразить себя «рабыней любви». Попросит у знакомого доктора деньги, а потом отдастся ему — получится бизнес, не секс.
Обнадеженный Денг утку купил, и едва Марьяна заговорила про стесненность в матсредствах (а на самом деле своего обнаженного тела стеснялась), он как под гипнозом (под весом сидевшей у него на коленях Марьяны) выписал чек. Марьяна же будто какую сцену играла — специально до этого посмотрела кино про интим. Даже фильм такой был тайваньский: «Ешь, пей, баба, мужик».[8] Деньги, мужчина, женщина, секс — общество направляло частную страсть.
Когда до этого девственный Денг вдруг стал изощренным, Марьяна спросила: «а откуда ты все это знаешь?» А он выпалил покраснев: «так и я в кинотеатры хожу!»
Он ей сказал: а здесь можно потрогать? А здесь? А так? А вот так?
Квартира была коммунальная, и Марьяне пришлось подмываться в общей ванной после того. Из запаренной кухни слышались будто вспарываемые воздухом подсеченные голоса: соседями доктора были заики-китайцы.
Денежный Денг, с пористой желтоватой кожей (лето, жара), упаковал в полистирол остатки жирной жареной утки (лоснящийся утиный лоскут), протянул.
Ванг Денг и жуткая утка для Марьяны стали одним.
Будто та насильно клювом лезла ей в рот!
В день мылась сто раз.
Поменяла номер телефона — опасалась осады.
А зимой, проезжая в трамвае неприятно памятный дом («пожарище и позорище» — кто-то, сидящий рядом, по-русски вздохнул), не смогла поверить глазам.
Все сгорело дотла — в доме, где снимал Денг, взорвался склад фейерверков.
Перевела дух. Давно перестала жирное есть. Утки в рот не брала.
На пикник своей компании по случаю Рождества Марьяна чуть запоздала, а потом принарядившаяся с моложавой сопровождавшей вошла, и сразу все стихло. А за столами так все сидели: женщина-мужчина, женщина-мужчина, каждый с собой кого-то привел. И когда Марьяна с дамой на пороге возникли, все замолчали. Но, уразумев, устыдились — ведь никто из них не пригласил родителей на праздничный бесплатный обед.
И в тот момент, когда мама с Марьяной Рождество отмечали, в синагогу с отцом пошла тогдашняя подруга Марьяны досужая ражая Гэйл. Маме сложно было к сексуальной ориентации дочки привыкнуть, а советскому еврейскому папе было непривычно листать книгу с конца.
У марьяниной мамы в юности была приятельница из Пединститута Валюха, которая оголодавшую марьянину маму — дело было после войны — кормила, а сама себя называла «Валек».
«Я ее дразнила не педагогической, а патологической особью, кривилась мама, каждый раз, когда она меня пыталась обнять».
…Фотографии плечом к плечу на стене.
В воскресенье едут на велосипедах кататься. Лиана — библиотекарь, велогонец, Диана — пловец; в выпускном альбоме школьники утверждают, что из всех физручек больше всех ценят ее. На выходных плещутся в Сан-Рафаэле в бассейне «Лягушки», вечером в Сан-Франциско — там диско. «Все, что я в детстве себе представляла, ликует Диана, у меня есть». По вечерам она следит за Олимпиадой в Солт-Лейке, а Лиана, активистка лесби-движенья, периодически уточняет у нее какой-нибудь термин для очередной острой статьи.
Представь: с прогрызенной шеей, с хлещущей кровью дырой Диана ползла.
Диана-охотница, которую съели собаки!
Пришла домой с сумками, поставив под дверь.
К ней, цокая когтями по полу, мчались злобные псины.
Когда полицейские прибыли по тревоге и расстреляли зверюг, они обомлели: с искромсанной шеей, с хлещущей кровью дырой — Диана ползла. Деловито, умирая от страха, дали совет: «не двигайся, оставайся спокойной, тебя еще можно спасти».