Есть собиратели сказок, есть собиратели уколов/укоров желания. Вот моя глория, вот моя галерея (сердце ударяется в глотку и срывается на галоп):
Ей на вид около тридцати девяти: мини-юбка, майка, анаграмма майки — кайма. Глория ведет миниван, а туристка Марьяна сидит от нее чуть справа и сбоку. Сын в Калифорнии, позади. На остановках в открытое окно лезут мальчишки — продают бутылки с водой для питья. Окно проницаемо, а Глория — нет, и непрошеные продавцы отстают (а два тела уже движутся в лад на обочине мыслей). Смогу ли я, размышляет Марьяна, обратить фантазию в явь? И взглядывает на рябящее солнцем, будто скомканное дневным светом лобовое стекло. А там неожиданно отражаются голые колени Глории Мундес (на визитке у нее выпукло выведено слово «Бермудес», но Марьяна, поедая глазами синие бусины букв, про себя окрестила ее Глория Мундес — sictransit Глория Мундес, только раз ты объявилась в жизни моей и скоро уйдешь) — и Марьяну, цепляющуюся на колдобинах за скобку на двери, обжигает лимской жарой. Глория же, прядя недомолвки, периодически стряхивает с лица лепные золотистые пряди и продолжает вести миниван, а Марьяна смотрит на ее обращенные к солнцу колени (Глория пропускает волосы сквозь гребешок пальцев), и непонятная слабость заливает глаза.
Когда кони принимались сторониться бурной реки, или когда собаки-конвоиры начинали предостерегающе лаять, и кобыла под женщиной из Норвегии ни с того ни с сего набрасывалась на марьянину лошадь (спутанные стремена, стрихнин страсти, стремнина реки), а марьянина нога в этой мешанине (на лошади Марьяна сидела мешком) касалась ноги ворожеи-норвежки, тогда та оборачивалась (погонщик, выказывая удаль, вдруг вставал на седло) и говорила Марьяне: «твоя лошадь любит мою». И Марьяне казалось, что все уже существует в природе, что испытываемое ей так же естественно, как спаривающиеся в воздухе слюдяные крылья стрекоз или скала… но несмотря на это, слыша ершистый акцент, все равно невыразимо смущалась и снова и снова слышала эти слова: «твоя лошадь любит мою».
На танцплощадке в богемном Барранко[12] (сангрия, вечер) Марьяна положила глаз на загорелую европейку с оттененным белой блузой лицом. А танцоры как раз вышли на сцену: мужчина в чем-то блестящем, а женщина босиком. Зрители сразу привстали, и Сесилия, показывающая Марьяне перлы Перу, посоветовала Марьяне тоже привстать (в этом танце нужно было следить за босыми ногами). Перуанка в павлиньем платье, с раскинутым над ней зонтичным зеленым платком по дощатому настилу плыла и Марьяну окатило нагретой волной; обескураживающее, облегающее кожу тепло, подкосив, запечатало в кокон. Вторым номером вышли диковатые высоченные парни из Пуно: диковинные голубые костюмы, щупальца, золото, рукава-фонари. И когда они стали подпрыгивать косолапо-изящно, когда принялись, будто экзотические насекомые, по сцене летать, у Марьяны внутри тоже стало все голубым-золотым, и ее чувство к женщине было неотделимо от танца.
У подруги Марьяны, поселившейся с детьми и мужем в Перу, была прислуга-кечуа — ее звали Мария. «Мария решила остаться безмужней», оповестила Марьяну Сесилия, в свои сведущие свежие тридцать три многодетная мать. Живописать женщину нелегко. Булгари, Булова, Кензо, Энзо, Макс Мара: братия брэндов застит ее. Но если изобразить бесхитростную красоту, если описать просто Марию, то откровением будут не бретельки, нательные кружева и двойное дно слоистых одежд, а ассиметричные складочки, ямочки, дырочки, мех, обвивающий лоно как плющ. Как сглатывает шея, как смаргивает и увлажняется глаз, как локон за ухо заходит, как сокращается матка и скорость, с которой по капиллярам движется кровь. «Почему же она замуж не вышла» — волновалась Марьяна, но редкие зубы Марии разрушали Марьянину страсть.
…И Марьяна, впервые придя на шабат, вдруг поняла, что безумно желает ее точную, как циркуль, походку, напудренный нос, недюжинный голос и сверкающие, как от шального пьянства, глаза. Миниатюрная канторша пела: «без моего ведома не упадет ни один волосок с твоей головы», а Марьяна дрожала. Слова в Торе слипались в один искрящийся шар. Раввин свиток, будто младенца, держал. Перед Марьяной стояли супруги в одинаковых куртках… зажмурив глаза. Сняв платье, завалив на диван, приближаясь кругами. Внедряясь в дневной распорядок, в ее комнатный беспорядок… а утром спросить невзначай — тебе с лимоном иль без, с сахаром иль без него, сегодня в кафе иль в кино.