Было видно, что она старается. От напряжения у нее даже лоб покрылся испариной. Какой-то момент Максу казалось, что у нее получится. Он приготовился, весь превратился в слух, а она, вместо того чтобы заговорить, расплакалась.
Лизавета плакала, здоровой рукой вытирала мокрое лицо, а он не знал, что делать. Тер щетину, бубнил какую-то ерунду, пытался гладить ее по волосам. Нет большего испытания для хрупкой мужской психики, чем женские слезы! Чтобы женщина перестала плакать, мужчина может сделать что угодно и пообещать что угодно. Даже если эта женщина – всего лишь твоя домработница. Даже если из-за нее ты рисковал жизнью. Особенно, если рисковал…
В палату заглянула медсестра, вопросительно посмотрела на Макса. Тот раздраженно махнул рукой, медсестра скрылась за дверью.
– Не хочешь со мной разговаривать? – спросил он, когда ее рыдания наконец перешли в приглушенные всхлипывания. – Я понимаю, ты думала, что я отдам тебя им?
Она перестала всхлипывать, едва заметно кивнула.
– Они взяли в заложницы Анюту, мою сестру, понимаешь?
Она снова кивнула.
– Они позвонили мне, сказали, что убьют ее, если я не привезу тебя.
Он не знал, почему ему так важно оправдаться. В конце концов, в случившемся гораздо больше Лизаветиной вины, чем его. Он до последнего старался вести себя как мужчина.
Лизавета его простила, по лицу было видно. Неожиданно Максу показалось, что она простила бы ему что угодно. Но ему не нужно было одного лишь прощения, ему было важно, чтобы она поняла, что им двигало.
– Я бы тебя никогда там не оставил. Нас прикрывал спецназ. Мне просто нужно было протянуть время до начала штурма, – он посмотрел на ее забинтованное плечо, добавил: – Прости.
…Мы в ответе за того, кого приручили. Он подобрал Лизавету на улице, как умел, опекал ее и вот – не уберег.
Здоровой рукой она сжала его запястье. Ее ладошка была горячей и сухой. Раньше она избегала каких бы то ни было прикосновений. Наверное, это что-то значило. Макс всмотрелся в крапчато-каштановые глаза и испугался. Того, что он в них увидел, просто не могло быть. Это все стресс…
Лиза почувствовала его испуг, отдернула руку, спрятала под простыню, улыбнулась виновато.
– Это значит, что ты меня прощаешь? – спросил он.
Она кивнула.
– Скажи – Легостаев, я тебя прощаю.
В ответ – ничего. Только эта виноватая улыбка. Профессор Полянский оказался прав: ее немота – это, скорее, нервное. Он же не глухой, он слышал, как она звала его по имени! Ей нужна была стрессовая ситуация. Ее пытались убить – она молчала, а заговорила, когда попытались убить его. Это что-то значит? Наверное, но он не будет об этом думать. Не сейчас. Может быть, чуть позднее…
– Ну, я пошел? – Макс встал, от неудобного сидения в ковбойской позе затекли ноги. Дурак, нужно было не выпендриваться, а сесть как нормальный человек.
Его отступление из палаты было похоже на бегство с поля боя. Почему-то именно дезертиром он и ощущал себя в этот момент. Отбитое ухо опять заболело и задергалось. Интересно, а она заметила, каким красавчиком он стал? Надо было сказать, что это тоже боевое ранение. Нет, по сравнению с ее огнестрелом его отбитое ухо – это слишком несерьезно…
Когда пришел Легостаев, Лиза чуть снова не бухнулась в обморок. На сей раз – от радости. Последнее, что она помнила, – это целящийся ему в спину ствол со странным утолщением на конце. А потом начался ад, и она потерялась…
Приходить в себя было больно и страшно. Лиза почувствовала этот страх, еще бродя по границе между реальностью и забытьем. Если тот пистолет выстрелил, то возвращаться нет смысла. Находясь по ту сторону реальности, она очень хорошо это понимала. Понимала и отчаянно боялась.
Она очнулась не в пыточном застенке с пылающей жаровней и набором гестаповских инструментов, а в самой обычной больничной палате. Наверное, нет, даже наверняка, это добрый знак. Наверное, тот ад уже закончился. Если так, то ей снова повезло, потому что ад, который она успела увидеть, был очень страшным.
Теперь самое главное – узнать, что с Максом…
В том полузабытьи, в котором Лиза пребывала до этого, ей казалось, что она может разговаривать. Она попыталась заговорить с хлопотавшей над ней медсестрой, но не смогла.
– Лежи, милая, лежи, – женщина погладила ее по голове. – Теперь уже все будет хорошо. Рана у тебя пустяковая, до свадьбы заживет.
Лиза хотела спросить о Максе, но как тут спросишь, когда у тебя афазия?…
Она не знала, сколько времени пролежала, тупо глядя в потолок. Приходили какие-то люди, осматривали ее, проверяли, как наложена повязка, делали какие-то уколы. Некоторые, как давешняя медсестра, ее жалели, некоторые просто выполняли свою работу, но ни один из них не рассказал ей про Макса.