Распаковывая вещи, я переживала, что взяла мало свитеров, и думала, как ни странно, о таксофонах Грэнби.
Представьте меня (вспомните меня) в пятнадцать-шестнадцать лет, одетую во все черное, даже когда я не за сценой, в потертых мартинсах, с темными тонкими волосами, обрамлявшими мою упитанную деревенскую мордашку; представьте меня с густо подведенными глазами, облаченной во фланель, когда я прохожу мимо таксофона, беру не глядя трубку, переворачиваю и кладу обратно.
Но так было только поначалу; к третьему году я не могла пройти мимо, чтобы не взять трубку и, нажав любую цифру, поднести к уху, потому что был как минимум один телефон, позволявший услышать через помехи чужой разговор. Я обнаружила этот эффект, когда собралась позвонить в общежитие из спортзала, чтобы спросить, можно ли мне опоздать к десятичасовому отбою, но, нажав первую цифру, услышала приглушенный голос какого-то парня, негромко жаловавшегося маме на промежуточные экзамены. А мама спрашивала, делает ли он уколы от аллергии. У него был такой ноющий голос, что казалось, ему лет двенадцать, и чувствовалось, что он скучает по дому, но я сумела узнать его: это был Тим Басс, хоккеист с плохой кожей и прекрасной подружкой. Должно быть, он говорил по таксофону из общей комнаты своего общежития по другую сторону оврага. Я не знала, какие причуды телекоммуникации делали такое возможным, а когда рассказала годы спустя эту историю мужу, он покачал головой и сказал: «Такое невозможно». Я спросила, что он имеет в виду — что я врушка или что я слышу голоса. «Я просто имею в виду, — ответил Джером ровно, — что такое невозможно».
Я стояла в холле спортзала, завороженная, ловя каждое слово. Но в какой-то момент мне пришлось прекратить это и позвонить к себе в общежитие, спросить у дежурной преподавательницы, можно ли мне задержаться на десять минут, чтобы пробежать через кампус и взять учебник по истории, который я оставила в общем корпусе. Она сказала, нет, нельзя. У меня три минуты до отбоя. Я положила трубку, снова взяла и нажала одну цифру. Снова послышался голос Тима Басса. Магия. Он говорил маме, что заваливал физику. Я удивилась. Теперь я узнала его секрет. Секретный секрет, которым он не собирался ни с кем делиться.
После этого я ненадолго втюрилась в Тима Басса, хотя раньше не обращала на него ни малейшего внимания.
В течение нескольких месяцев я перепробовала все телефоны в кампусе, но так действовал только телефон в спортзале и только если кто-то разговаривал по другому телефону (возможно, по какому-то конкретному) в Бартон-холле.
В основном я слышала неразборчивое бормотание. Один раз я слышала, как кто-то заказывал пиццу. Иногда говорили на корейском, испанском или немецком. Один раз я услышала «Рапсодию в стиле блюз» с фонограммы «Объединенных авиалиний». Иногда я слышала кое-что поинтересней и держала это при себе. Я узнала, что кто-то — я так и не выяснила кто — будет дома на Пасху, но не желает ехать к тете Эллен. Я услышала, как кто-то скучал по подружке — нет, на самом деле скучал, и нет, он ни с кем больше не встречался, он ее любил, зачем она так с ним, не надо так с ним, разве она не знает, что он скучает по ней?
Нам в жизни дается так мало суперспособностей. Эта была одной из моих. Я могла ходить по коридорам, зная что-то о ребятах из Бартон-холла, чего бы никто из них не рассказал мне по доброй воле. Я знала, что Хорхе Карденас не позволял себе выпивать, когда ему бывало грустно, потому что с этого начинается алкоголизм, а он не хотел быть таким, как его отец.
Было бы очень кстати, если бы однажды я взяла трубку и услышала что-то важное, что-то разоблачительное. Услышала бы, к примеру, как кто-то угрожал Талии. Или что-нибудь касавшееся вас.
Но это было лишь частью более общей привычки: я собирала сведения о сверстниках точно так же, как кто-то копит газеты. Я надеялась, что это поможет мне стать более похожей на них и менее похожей на себя, что я стану менее бедной, менее несведущей, менее провинциальной, менее уязвимой.
Каждое лето я привозила домой ежегодный фотоальбом и отмечала фотографии всех учащихся особыми цветными метками: знала ли я кого-то, считала ли другом, была ли влюблена. Иногда, одолеваемая летней изоляцией, я просматривала фамилии людей в школьном фотоальбоме, чтобы выяснить, как зовут их родителей, с единственной целью вырваться на минуту из спальни, которую ненавидела, в доме, который не был моим, в городке, где я почти никого не знала.