Парень краснеет. Он говорит: «Я могу э-э… вообще-то, я подделываю ксивы. У меня ламинатор в темной комнате. Если как-нибудь…»
Мертвая девушка смеется. Затем говорит: «О боже, подожди, а ты мог бы сделать для Робби?»
«Ну да, — парень пожимает плечами. — Мне просто будет нужно, чтобы он зашел для фотокарточки».
«Съемки? — говорит она. — Нет, я хочу сделать ему сюрприз. Что, если… если я принесу тебе карточку, типа старый автобусный проездной или что-то такое?»
«Это будет не так убедительно, — говорит парень, — но могу попробовать».
Его друзья знают, что он обычно берет пятьдесят долларов за такую работу, но на этот раз о деньгах ни слова.
Она говорит: «Сможешь сделать к следующим выходным? Потому что в следующий понедельник у него день рождения».
Парень кивает. «Я буду на месте всю субботу. Могу и тебе сделать, если хочешь».
Когда мертвая девушка уйдет, голосистая девушка скажет: «О боже, ты такой типа приходи мне позировать! Будь моей музой!» И готка рассмеется.
Но пока мертвая девушка его благодарит и говорит, что недели точно хватит, чтобы найти приличное фото лыжника, или, может, она сама придумает предлог и сфотографирует его. Она говорит: «Вы не видели, куда пошел Дориан?» И готка при этом чувствует себя так, словно ей двинули под дых, — от одной мысли о том, что она может следить за Дорианом Каллером. Она знает, что он пошел курить, но не говорит. «Я собираюсь найти Дориана», — говорит мертвая девушка с таким видом, словно решилась на отчаянный поступок. «Если вернется Робби, скажите ему». Она говорит: «Окей, Джефф, до следующей субботы». Затем она выходит из бара, и как только за ней закрывается дверь, две девушки принимаются передразнивать ее и парня.
Ах да, коронная реплика:
Мертвая девушка так и не получит свою ксиву, потому что к субботе будет мертва.
30
Если вы вздумаете набухаться и чувствовать себя дерьмово следующий день, меньшее, что сможет сделать ваше тело, это отключиться пораньше, чтобы вы отоспались. Но мое отказывалось. Я набрала ванну и погрузилась в нее, положив на лицо тканевую маску, без света, не считая телефона. Голова у меня была никакая.
«Твиттер» бурлил — новый пост вызвал десятки ретвитов, некоторые тегали меня:
Джером Уэйджер заплатил за мой напиток, хотя я его НЕ просила, на выездном мероприятии @ArtBasel в Майами, а затем уведомил меня 2 раза, что заплатил за упомянутый напиток. Намек понятен.
Это было похоже на правду во всем, за исключением интерпретации — Джером вполне мог так мог поступить, если был под кайфом. Он видел себя скромным художником, ищущим внимания красивой женщины. Она же могла видеть в нем признанного художника, просящего об ответной любезности.
Еще одна женщина написала:
После того как моя знакомая родила, #JeromeWager похвалил ее фигуру в том смысле, что она «возвращается в форму», и так посмотрел на ее живот, что она почувствовала себя объектом сексуального домогательства. Я не стану называть ее, если она сама не захочет.
Эх, Джером. Я бы его одернула, если бы увидела такое, объяснила бы по пути домой, почему такое неприемлемо.
У меня возникло в связи с этим несколько вопросов, на которые я никогда не получу ответов. Он пялился? Косился? Строил глазки? Застал ли он ее одну в час ночи в баре? Или сказал это в присутствии других людей, других женщин, которые могли бы присоединиться к хору? Скорее всего, так и было. У Джерома есть привычка разговаривать так, словно он сам одна из девушек, что вполне типично для мужчин в мире искусства.
Не правда ли, авторы этих твитов напоминают тех, кто писал о Талии? Они вписывают себя в чужую историю как им вздумается.
Я понимаю, человеку свойственно воспринимать всякое бедствие как что-то личное. Даже не чтобы привлечь внимание, а потому, что мы так чувствуем. Кто-то из тех, кто собирался лететь на следующий день после 9/11, рассказывал потом, что должен был лететь именно в тот день. Более того, направлялся в аэропорт. Уже был в аэропорту. Он не заявляет, что заказал билет на один из этих рейсов, ничего такого, он просто придвигается чуть ближе к выходу на посадку.
Хотя в случае с Талией у меня тогда почему-то сработал противоположный инстинкт.
Фрэн была права: весь старший курс я загонялась, но смерть Талии подействовала на меня сильнее, чем я готова была признать. Той весной меня действительно объяли воды до души моей.
Моя депрессия, бессонница, саморазрушительное поведение продолжились и на первом курсе колледжа, и понадобилось десять посещений бесплатного психотерапевта, чтобы я вообще упомянула Талию. (В мое оправдание: для начала я должна была проговорить умершего папу, умершего брата, маму в пустыне, мормонскую приемную семью.) Я коснулась этого вскользь — в старшей школе у меня была соседка по комнате на третьем курсе, которую убили на четвертом, — и мозгоправ вцепился в это как в кость. Он хотел знать, как это перекликалось с моим прошлым, как повлияло на мое недоверие к мужчинам, почему я не позволяла себе горевать.