Итак, я шагал вниз по склону холма — возможно не совсем ровно, но зато в прекрасном настроении. В ярком лунном свете я мог видеть космический корабль, стоявший на той стороне долины. Утром я намеревался улететь, подать заявку и повидаться с парой-тройкой знакомцев. И после этого я был бы в деле. Никакого больше блуждания по неисследованным районам космоса в поисках одной единственной планеты; никакого больше вымаливания старательских займов, необходимых для новых розысков; никаких больше зловонных ночлежек в крошечных планетарных поселениях; никакой больше низкосортной выпивки; никаких больше дешевых шлюх. Отныне, меня ждало только самое лучшее. Я напал на золотую жилу. Это был во всех отношениях лакомый кусочек — совершенно девственная планета со всеми возможными богатствами и толпой безмозглых дикарей, готовых работать на меня.
Я подошел к осыпи. Я мог бы обойти ее, и в более трезвом состоянии, полагаю, так и сделал бы. Но трезвым я не был. Инопланетное пойло и счастье (если счастье — это когда находишь то, за чем гонялся всю свою жизнь) пьянили меня.
Я видел, что сэкономлю немного времени, если пройду напрямик через осыпь, да и выглядела она не такой уж и опасной. Просто нагромождение булыжников в том месте, куда торчавший рядом с вершиной холма утес в прошедшие века сбросил часть своей стены — отправил ее вниз веером скал и валунов. Несколько каменюк впечаталось в склон, а другие, как я отметил, лишь соскользнули с обрыва, но не скатились с холма и все еще лежали там, куда упали. Помнится, двинувшись через осыпь, я подумал: понадобиться совсем небольшое усилие, чтобы заставить все эти камни скатиться вниз по склону. Тем не менее, они все еще находились там — покоились неподвижно незнамо сколько лет. Да и в любом случае, я был навеселе и слабо соображал.
В общем, я двинулся через осыпь, и это оказалось труднее, чем я думал. Но, не желая грохнуться и свернуть себе шею, я был осторожен и без проблем пробирался вперед. Мне приходилось смотреть себе под ноги, двигаться не спеша и не особо таращиться по сторонам, чтобы там ни происходило.
Внезапно сзади раздался скрежет, заставивший меня резко обернуться. Катящийся камень ударил меня в ногу, и я упал на колени. Я увидел, как по склону прямо на меня надвигаются валуны. Вначале они двигались неспешно — неспешно и целеустремленно. Казалось они не катятся, а скорее переваливаются с боку на бок. Я заорал. Не помню, что именно я кричал — просто вопил во все горло. Я знал, что не успею убежать, но все же попытался. Я попробовал встать, и мне почти это удалось, когда еще один камень подсек ногу, и я снова упал. Валуны уже были совсем близко. Наращивая скорость, они неслись вниз по склону и, сталкиваясь с другими каменюками на своем пути, подскакивали высоко в воздух. Остальная часть осыпи потревоженная катящимися валунами ползла в мою сторону — словно скалы и булыжники каким-то образом обрели жизнь.
Прежде чем первые валуны добрались до меня, я вроде бы различил маленькие, призрачные фигурки лихорадочно суетившиеся у подножия утеса, и успел подумать: «Проклятые омары!»
Затем валуны оказались рядом со мной, и я выставил перед собой руки в попытке остановить их — как будто у меня был хоть какой-то шанс. И при этом я продолжал кричать.
Валуны обрушились на меня — и убили. Размазали плоть и раскрошили кости. Проломили грудную клетку и раскололи череп. Раздавили меня и раскатали в лепешку. Кровь брызнула во все стороны, запятнав камни. Мочевой пузырь лопнул, кишечник порвался.
Однако через какое-то время выяснилось, что часть меня вроде бы осталась жива. Вися в непроглядной тьме, я сознавал, что погиб, но также там была и та моя часть, что продолжала самыми кончиками пальцев цепляться за сознание.
Кажется, в самом начале я не думал ни о чем. Просто был — и все тут. Во мраке, в пустоте, в небытии — я был. Не мертвый. Ну, или, во всяком случае, не совсем мертвый. Я забыл все, что когда-либо знал. Начал с нуля. Стал лишь немногим лучше червяка. Я старался успокоиться, но такого понятия, как спокойствие, не существовало. Безо всякой причины меня сжигала ярость. Ни на кого конкретно не направленная ярость. Она стала моим естеством, помогала держаться на краю забвения. Просто разъяренный червяк, без знаний и без целей.
Через какое-то время напряжение ослабло и меня стали посещать мысли. Не простые мысли, но причудливые и запутанные. Мысли летели все дальше и дальше, тянулись к очевидному ответу, однако при этом проходили через лабиринт ментальных искажений, и было это много хуже того, что мне приходилось цепляться за существование одними лишь кончиками пальцев. И самым страшным было то, что я — или скорее существо, которое было мной, ведь меня, как такового еще не было — даже не знал вопрос, на который разыскивало ответ.